Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— Довольно широкий, — (вероятно, чтобы господин Наместник сумел протиснуть туда свою холёную тушу). — Люв-Эйх часто сюда спускается?

— В последнее время — не очень, господин мой, — сказал Ван-Дир-Го. Альен заметил, что после памятной порки он почти не называет Люв-Эйха «господином» или «хозяином». Но этой ночью раб определённо нервничал: то и дело без причины подрагивал факел в смуглых пальцах. — Зато раньше — часто. По меньшей мере раз в луну, и обязательно — на каждый Лу-Шиари.

Альен не сразу вспомнил, что Лу-Шиари — миншийский праздник в честь Прародителя, когда здесь провожают старый год. Что ж, значит, спуск сюда был для Наместника своего рода обрядом… И чему мог придавать такое значение человек, для которого не осталось ничего святого?

«Можно подумать, для тебя осталось…» — шепнул кто-то чересчур правдивый. Альен опять не знал, от его разума исходит этот голос или от той новой сущности, что властно пустила в нём корни в последние месяцы (или годы?), — точнее, не корни, а раздиравшие душу терновые шипы.

Альен не стал примерять эту ситуацию на себя. Может, у них с Люв-Эйхом и есть нечто общее (хотя верить в это крайне не хочется), но они всё же очень по-разному мыслят. Кто кого перемыслит этой ночью — вот в чём вопрос.

— Я спущусь, — сказал он, поудобнее перехватывая край одеяния. Повернулся к Бадвагуру и Ривэну: — Вы со мной?

Агх серьёзно кивнул. Ривэн, пряча глаза, рванулся к ступенькам первым.

— Нет, — поморщившись, Альен упёрся рукой ему в грудь. Ох уж эти порывы самопожертвования — если ему чего-то и не хватало в лице своих спутников, то точно не их… — Лучше будет, если сначала пойду я. Мало ли что.

— Так вот именно — мало ли что… — уязвлённо пробормотал Ривэн, но отступил.

Спускаться оказалось непросто: ступени шли почти отвесно, подошвы сандалий скользили от сырости и мелких трещин. В полном мраке висел влажный и спёртый воздух — только корни торчали из земляных стенок. Альен наскоро начертил в воздухе знак Шейиза; вспыхнувший огонёк показался ему слишком уж ярким. Странное чувство — как если бы поднял мешок в два раза легче, чем рассчитывал. Магия в нём застоялась и теперь долго будет прорываться бесконтрольно.

Ступени закончились; на последней Ривэн (вполне ожидаемо) умудрился споткнуться и громко выругался по-дорелийски. Альен недовольно шикнул, но гулкая тишина никак не отреагировала на их присутствие. Запах тут стоял какой-то гнилостный — и, видимо, не только из-за земли и корней…

Прорытый под островом тоннель оказался не таким уж длинным; Альен шёл, нащупывая ногами размякшую, глинистую почву. Старался шагать беззвучно, как научился в лесу — наступая на всю стопу сразу. Зато Бадвагур за спиной топал, пыхтел и звенел кольчугой так, что и мёртвые бы услышали… Хотя ему позволительно: как соскучился, наверное, по своей кольчуге.

Запах становился всё сильнее; что-то в Альене набухало дурным предчувствием, в немых криках подсказывало ответ. Он где-то видел, ощущал нечто подобное, его уже окружало что-то, похожее на…

— Усыпальница, — шёпотом выдохнул Ривэн, прикрывая ладонью нос. — Тут воняет могилой.

Альен, не останавливаясь, оглянулся на Ван-Дир-Го. Тот склонил голову и ссутулился, будто старик: ему явно было не по себе в этом месте… А мальчишка ведь прав, вероятно.

Запах смерти — правда, слабый и давнишний, но всё же. И как он сразу не узнал его?… Альену вспомнился Нод с сельского кладбища. Интересно, нашёлся ли умник, вернувший его на законное ложе — или он по-прежнему бродит ночами по лесам вокруг Овражка, постепенно застывая от холода?

От тебя одни неприятности, Альен, — усталый, отстранённо-красивый голос матери. Идеально ровный пробор в волосах — можно линейку прикладывать. Вечно одни неприятности, не как с другими. И почему всё так сложно? Почему ты всё делаешь наперекор?

Он не знал тогда, что ответить. Да леди Тоури и не ждала ответа — допустив его до обычного поцелуя руки, со вздохом отправила спать.

Чем дальше он шёл, тем больше испытывал то самое спокойное, в чём-то даже просветлённое ожидание. Скоро он увидит самое простое и честное в этой лживой, запутанной жизни. Увидит в очередной раз.

…Всё-таки хорошо, что Отражения не оставляют тела гнить под помпезными надписями, как делают люди в Ти'арге, и не хранят их пепел в громоздких урнах, подобно феорнцам и дорелийцам.

Фиенни, как все Отражения, ушёл в Мир-за-стеклом с первым лучом рассвета.

Альен помнил, как дождался этого луча, как на другое утро покинул Долину. Помнил даже, каким болезненно золотым был тогда клён возле дома изобретателя Мервита (хотя другие деревья уже облетели); помнил вкус поминального вина в трапезной и отколотый краешек у своей кружки; помнил все слова и жесты вокруг, каждый оттенок, каждую мелочь. Обычно говорят, что горе проживается в беспамятстве, в отупении — но восприятие и память Альена тогда, наоборот, бились в каких-то нечеловеческих плясках.