Дмитрий Павлов - Потеха колдунов - Пробуждение

Шишига почувствовала его настроение и робко спросила:

– Че нос повесил? Что за черная дума поселилась в тебе?

– Стрый не отвечает, – ответил ей паренек и рассеянно посмотрел на юг, это была часть правды, но старый друг, действительно, пропал. – Раньше всегда, когда я начинал играть с ветрами, он появлялся, бедокурил и проказничал. А теперь вокруг пустота. Духи молчат, словно в рот воды набрали, никто не ведает, где он и что с ним.

– Стрый обладает очень большой силой. Он сам решает, где ему быть и что делать. Ему никто не указ. Вообще удивительно, что он с тобой водится. Кто ты, и кто он, общение не по рангу. Так что не переживай, он вернется, когда сочтет необходимым. Лучше посмотри, какие зяблики слетелись нам навстречу.

К вечеру леса поредели, а луга превратились в бескрайние пастбища. Где-то вдали угадывались первые вершины Серухова кряжа, пока еще невысокие. Слева в верстах пяти делала широкий разворот Лучеса, чтобы дальше в виде ручья снова пересечь им путь. Именно здесь и остановил пастух отару на ночь. Убедившись, что его спутница спать не собирается и обещала покараулить, пастух перекусил, уложил Чару и прилег рядом с овцой. Огонь разводить не стал: снедь, заботливо собранная Лохматиком, еще не закончилась, а к ночному холоду он был приучен.

Ночью ему приснился сон.

Опять он был мальцом. Опять шел через темный-претемный лес, пока не увидел на поляне диво дивное – разноцветный огонь, переливающийся всеми цветами радуги, меняющий форму, ласкающийся к вайям папоротника, но ни к чему не привязывающийся, ничем не удерживающийся волшебный цветок.

Тогда протянул он к нему ладонь, однако лишь дотронулся, как все вокруг залилось ярким светом, и отступила темнота, и пропали тени, и исчез цветок. В лучах света увидел он улыбающегося человека с добрым лицом, за спиной которого на подрамнике был установлен громадный холст. Помахал человек с добрым лицом рукой с зажатой в ней кистью. Захотелось помахать в ответ, но с ворсинок кисти сорвалась и упала на грудь капля краски. Белая капля стремительно расползлась по одежде, покрыла шею, руки, лицо, пока пастух не слился со светом.

Тотчас паренек проснулся. Небо было усыпано звездами, отливала серебром Луна, до восхода еще спать и спать, но какое тут, если голова гудит от хрустального звона. Этот звон давил частотами, менял тональность, поражал резкостью. От него было не укрыться, не избавиться. Он был всюду, уничтожительно-сильно-противный.

От боли юноша сжал виски, не выдержал и покатился по траве. Показалось, что голова вот-вот взорвется изнутри. Шишига стонала рядом, притягивая вниз ручками свои длинные уши. Ее овальные черные глаза наполнились слезами. Малявка с какой-то тоской посмотрела на звезды и жалобно захныкала.

Забеспокоилась отара. Чара, разбуженная сильным толчком в бок, отбежала и забилась в ближайшей низине в орешнике. Она обиженно вздрагивала всем телом и не спешила возвращаться.

Наконец боль унялась. Пастух сел, затравленно озираясь. Шишига устроилась рядом и тоже оглянулась.

– Ты слышала? – спросил ее парень. Рубаха, мокрая от пота, холодила. Невольно захотелось ее снять и выжать, но вдруг под ней на теле обнаружится та краска? Сон до сих пор стоял перед глазами. Он передернул плечами, его спутница повторила за ним движение: страх вместе с болью волнами накатывал и отступал.

– Что слышала? – непонимающе уточнила пигалица и хлопнула ушами, отчего усики у ее носа поникли.

– Звон, он был повсюду, в мире что-то произошло, – произнес паренек тихим голосом.

– Звон – не звон, но кто-то что-то сделал с моей головушкой. Ой-ёй-ёй, как же болит, – простонала шишига. Ее усики выпрямились, уши опустились.

– Ты не поняла. Случилось что-то ужасное: оно затронет всех нас. Может быть, потому Стрый и не явился, – прошептал пастух, прислушиваясь к ветру. Ветра он больше не слышал, будто того и не было. Словно ветер стал просто ветром. Или это он еще не отошел от боли? Паренек брезгливо тряхнул ладонями, ему померещилась на них краска.

– Никакого понимания, никакого сочувствия! Ужасное случилось с моей головушкой, сейчас точно помру, – буркнула мелкая и исчезла в траве.

Пастух вздохнул и принялся заготавливать травяную подстилку. Чара к себе не подпустила. Осталась стоять в орешнике, всем своим видом показывая, как сильно обиделась.

Утром он размял затекшее тело, умылся росой и поднял отару. К истоку Лучесы решил не идти, а взял восточней, к Продолью. Так, не спеша, можно было за несколько дней добраться до самых болот Лешего края, откуда повернуть на юг. Ему хотелось обдумать то, что с ним произошло, но долго думать не получилось. Сразу после переправы рядом с ним замаячила шишига. Вид у нее был чересчур обеспокоенный. Наконец она не выдержала и потрусила рядом, заглядывая ему в глаза.