Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

— Если вы увидите… обязательно… награда…

Эльгу повлекло вперед.

Мимо беленой стены городского суда, мимо цепочки стражников, помоста в углу площади — чуть ли не под самый балкон.

Там движение замедлилось, потому что дальше пропускали по одному. Идущие останавливались перед каким-то прямоугольным предметом, один из помощников задавал короткий вопрос, получал короткий ответ, и к предмету вставал следующий.

Дождь все также крапал.

— Знаешь ее? — прозвучало через несколько голов.

— Нет.

— Свободен.

— Знаешь ее?

— Нет.

— Свободна.

— Знаешь ее?

Эльга шагнула, поднимая глаза.

— Не…

С трехлапой марбетты на нее смотрел букет работы мастера Униссы Мару. Ученица Эльга Галкава. Рябиново-яблоневая. Серьезная. Набитая нарочито небрежно, с детскими ошибками, с изломом по узору. Но это было не важно. Как не важно было то, что она никогда не заплетала волосы и не косила на один глаз. Это ж надо было мастеру так постараться!

Нет, другое ошеломило Эльгу.

Все листья требовали от нее одного: «Беги!». Беги! — кричали они. Беги, бедная моя девочка! Беги, глупая птичка! Чего ты стоишь?

И, наверное, не впади Эльга в панику, вызванную истошным воплем лиственного узора, все для нее сложилось бы удачно. Помощник кафаликса сказал бы: «Свободна» и пригласил к букету следующего. А она потихоньку ушла бы с площади в распадающейся на ручейки по улочкам толпе.

Поди опознай по букету-то!

Но Эльга дернулась, слепо побежала на стражу, наткнулась на кого-то, оттолкнулась, увернулась от протянутой руки, видя вокруг лишь серебристо-черную вышивку.

— Стой!

Кто-то кинулся ей навстречу. Эльга вскрикнула, завертела головой в поисках выхода, щели в толпе. Стена, марбетта, раскрытый рот, нагрудник, марбетта…

— Это она, она!

Крик взлетел над толпой.

— Она!

Колпак кафаликса удивленной птицей упал с балкона. Люди сдвинулись, не оставляя Эльге надежды на спасение. Кто-то схватил ее за накидку. Шнурок-завязка врезался в горло. Эльга рванулась в сторону. В воздухе перед лицом мелькнули растопыренные пальцы.

— Осторожнее! — вскрикнул сверху кафаликс.

Почему бы помощникам не повторить за ним?

— Ловите!

Рослый парень выдвинулся Эльге навстречу. Бумм! Кулак опытного мастера свалил девушку наземь. Низкий голос прогудел:

— Готово, господин кафаликс.

Дальше Эльга в звоне, шуме, скрипе деревянных подошв и печальном лиственном шелесте потеряла сознание.

Словно непонятную зверушку, в Стогон ее доставили в клетке.

Стражи было — как, пожалуй, в выезде кранцвейлера. В две пеших цепочки серебристо-черные горжеты растянулись по обе стороны медленно катящей телеги. Сзади и спереди трусили по десятку конных. Раскисшая дорога на все лады чавкала под копытами и сапогами. Колеса накручивали ошметья глины.

Гуммин обогнули севернее.

На деревьях у дороги по одному, по двое вверх ногами висели мертвецы.

Один мертвец Эльге показался знакомым. Она обмерла: Фаста! Такой же косматый, с бородой клином, но раздвоенной на конце. Неопрятное платье. Грязные, распухшие руки. Перевернутое, глядящее вниз темное лицо все же не давало удостовериться в этом окончательно. То ли он, то ли нет. Под скрип тележных колес мертвец повернулся боком, утянулся назад, пропал. Зыбкий, наполовину распавшийся лиственный узор подтвердить догадку не мог.

Небо было затянуто тучами.

После Фасты (или не Фасты) Эльга перестала обращать внимание на мир вокруг, там плыли тени-холмы, тени-деревья, тени-люди и тени-дома. Покачивались повешенные. Страшный мир, иной. Не Край, какой-то жуткий слепок с него. Вместо этого она возилась с грязью и глиной на полу клетки. Пальцы сражались с материалом, которому, конечно, было далеко до самых дрянных листьев.

В горле, на дне глаз копились слезы, но Эльга уминала их, сшивала, складывала в скорбный узор, чтобы ни одна не вырвалась. Не хватало еще расплакаться тут при всех или зарыдать при мастере смерти. Не дождутся.

Букет из глины не получался.

Тем временем над верхушками деревьев появились башни Стогона, приблизились и стали похожи на тонкие ребра, проткнувшие красное мясо городских стен. Проплыло пустое поле. Видимо, Беспутное, то, о котором говорил Сарвиссиан, правда, без торговых рядов. Глубокой тенью накрыла клетку воротная арка.

И снова стены — каменные, белые, желтые, с фресками и барельефами, за каждой — новые улицы и дома, и группки тангарийцев в чешуйчатых доспехах, провожающих Эльгу хохотом и непонятными, злыми словами.