Майкл Мэннинг - Торнбер

— Чёрт, да просто заткнись!

— Нет, — сказал Мэттью. — Не заткнусь. Мне плевать, насколько глупым это звучит, но это — правда. Тебе хотелось бы стать волшебником, разве нет? Я слышал твои ремарки — не думай, что я их не заметил. Но знаешь что? Иногда я жалею, что не могу быть тобой!

Это заставило Грэма внезапно остановиться:

— Чего?

— Я сказал, «иногда я жалею, что не могу быть тобой», — повторил Мэттью.

— Значит, ты — действительно идиот.

— Ты просто не можешь видеть себя так, как видят остальные. Я, Коналл, мальчишки в замке, чёрт, даже взрослые — все это видят! Единственное, чем ты не являешься, так это волшебником.

Грэм уставился на своего друга пустым взглядом.

— Ты — идеальный сын идеального рыцаря, а твоя мать — самая преуспевающая дворянка во всём королевстве. Ты танцуешь лучше всех в замке, у тебя безукоризненный почерк, идеальная стрельба из лука, верховая езда… я могу долго продолжать. Ты лучший во всём, что делаешь, и люди это знают. Они это видят. Даже когда ты ходишь, твоё равновесие настолько хорошее, что мне кажется, будто я хожу, ковыляя.

— Я даже близко не могу переиграть тебя в шахматы, — заметил Грэм.

— Будто кому-то есть до этого какое-то дело, — сказал Мэттью. — Смотри. — Протянув руку, он взял с верстака киянку, и без предупреждения метнул её своему другу в лицо.

Грэм поймал её на лету:

— И что это было?

Мэттью одарил его кривой улыбкой:

— Если бы ты сделал то же самое со мной, у меня остался бы жуткий синяк.

— Ты всегда поддерживаешь вокруг себя щиты.

— Смысл в том, что ябы киянку не поймал, и даже если учесть мою собственную неуклюжесть, большинство других людей тоже не поймали бы. Но я знал, что ты — поймаешь, — отозвался молодой волшебник.

— Нет ничего магического в ловле молотка.

— Однажды кто-нибудь наверняка метнёт в меня что-то гораздо хуже, или не в меня, а в того, кто мне дорог — и я надеюсь, что ты будешь рядом, и поймаешь это. — Закончив, Мэттью покраснел от смущения.

Грэм не ответил. Он сам пытался справиться со своим смущением. Первым его порывом было обратить всё в шутку, или подшутить над чувствами друга, но что-то его остановило. Через некоторое время он ответил:

— Ладно. Что мне нужно делать?

— Сперва мы тебя протестируем, чтобы посмотреть, являешься ли ты стоиком. Если нет, то я могу попытаться показать тебе, каково это — использовать эйсар, — ответил Мэттью, прежде чем добавить: — Протяни руку.

Грэм вытянул руку, и Мэттью взял её своей собственной.

— Я попытаюсь направить в тебя часть моего эйсара, — объяснил он. — Если ты стоик, то ничего не почувствуешь, но если нет, то начнёшь ощущать своего рода тепло, почти как жар. Скажешь, если это случится.

Прошло несколько секунд, и Грэм почувствовал нагрев у себя в руке, когда сквозь его плечо в центр его сущности полилось нечто подобное жидкой теплоте. Удивлённый, он сказал:

— Чувствую!

— Хорошо, — сказал Мэттью. — Не отпускай. Я посмотрю, смогу ли я оценить твои испускание и ёмкость.

— Почему это хорошо? — спросил Грэм. — Разве это не значит, что у меня нет иммунитета к магии, как у моего отца?

— Он не имел иммунитетк магии, — поправил Мэттью. — Он был лично неизменяемым в некоторых отношениях, но большинство физических приложений эйсара всё же влияли на него как обычно. — Выражение на лице Грэма сказало ему, что его объяснение было впустую. — В общем — нет, для моих целей это хорошо. Это значит, что некоторые более крутые штуки, которые я хочу сделать с мечом твоего отца, будут возможны.

— Например?

— Дай мне сосредоточиться. Скажешь, если руку начнёт жечь, или если почувствуешь, будто вот-вот взорвёшься.

— Что?!

— Доверься мне.

— Ладно, — сказал Грэм. Он ждал, пока теплота продолжила расти, и начал чувствовать покалывание во всём теле. Через пару минут его рука начала выдавать ощущения того, будто она горела: — Начинает болеть.

— Только рука, или всё тело? — спросил Мэттью.

— Только рука, — ответил Грэм. После этого боль в руке стихла, но покалывание в теле продолжало расти. В конце концов он начал чувствовать, будто всё его тело вибрировало от энергии. Он чувствовал себя сильным и быстрым, гораздо больше, чем обычно.

— Ты всё ещё в порядке? — осведомился его друг.

— Ага, но я чувствую себя очень хорошо, будто могу пробежать сотню миль, и не устать, — сказал Грэм.

Прошла четверть часа, и ощущение продолжало нарастать.