Юлия Остапенко - Птицелов

«Какие свои грехи я искупил сегодня?» — подумал Марвин, и его рука, рассеянно поглаживающая траву, сжалась в кулак, загребая грязный снег.

Он глубоко вздохнул, не поднимая головы. Конь тихонько заржал, будто недоумевая. Марвин знал, что надо подниматься и ехать, но вместо этого приложил к земле и вторую ладонь. Он был без перчаток, и стылый холод лился в его мышцы и жилы, смешиваясь с робким, но непрерывным движением сил, только-только пробуждавшихся в этой земле.

«И во мне, — подумал Марвин. — Во мне ведь тоже?»

— Я же всё сделал правильно? — вслух проговорил он, ни к кому не обращаясь. — Ведь правильно?

Ему не надо было слышать ответ, но вопрос задать следовало, чтобы почувствовать его бессмысленность. Какая разница, правильно или нет. Он всё равно не мог вернуться и ещё раз посмотреть на Лукаса. Он никогда бы не подумал, что быть им — это так ужасно. И никогда не сможет забыть, что чувствовал, когда хлестал его по щекам — словами, куда более тяжёлыми, чем кулаки. И у него было чудовищное ощущение, будто это не он говорит, а какая-то тварь, вселившаяся в его разум, завладевшая его мыслями и языком, но злонамеренно не тронувшая чувства, чтобы он видел и понимал, что творит. От одного воспоминания об этом он чувствовал прилив дурноты. И даже думать не хотел, каково Лукасу было жить вот так — жить со всем этим много лет. И как он умудрялся при этом не чувствовать то, что на его месте должен бы чувствовать любой нормальный человек.

— Любой нормальный человек, — повторил Марвин вслух и тихо рассмеялся. Потом резко умолк. Ему вдруг показалось, что он сходит с ума. И в этот краткий миг он с оглушающей ясностью вспомнил всё: Балендор, Плешивое поле, Стойнби, Таймена, Нордем, Мекмиллен… Места, а не людей, хотя не люди и даже не места были прокляты. «Это вы прокляты, сэйр Лукас, — подумал Марвин, — и я с вами заодно. Единый, ну почему я вас всё-таки не убил?»

— И правда жалеешь?

— Смотри, он и правда жалеет.

Конь истошно, яростно заржал, взбрыкнул передними копытами, рванулся и, оборвав повод, умчался вперёд — только снег брызнул из-под копыт.

Марвин неуклюже перевернулся, переставив руки, и сел на землю, прямо в траву. Ничего, коли сильная — выдержит, а нет — так поверх неё пробьётся новая, та, у которой достанет воли жить.

Он посмотрел на древних духов севера.

На сей раз их было двое: юноша и девушка. Примерно одного возраста, может, девушка чуть моложе. Юноша черноволосый, рослый, широкоплечий. Несмотря на мягкость полудетских черт лица, в его фигуре, а ещё больше в линии челюсти и бровей уже проглядывал будущий воин. Девушка была намного мельче и мягче, но в ней тоже угадывалась твёрдость характера. Её волосы цвета свежей соломы, очень длинные, стелились по земле. Юноша и девушка держались за руки, нежно и холодно, как брат и сестра. Оба были босы. И было в обоих что-то смутно знакомое — Марвин никогда их прежде не видел, но они неуловимо напоминали кого-то, кого он хорошо знал.

— Сидит тут и жалеет.

— Сидит и себя жалеет.

Они говорили не хором, но как будто дуэтом, словно пели песню, в которой мужская партия сменяла женскую, и хотя слова их были обращены друг к другу, оба они смотрели на Марвина. Он уже достаточно знал о древних духах севера, чтобы понять: перед ним не двое, а одно .

Тем не менее, отвечая, он смотрел на юношу:

— Ничего подобного. Вовсе я себя не жалел.

— Сидит на земле, мнёт траву, забыв своего коня, и боится, — сказал юноша.

— И говорит, что жалеет не себя , — сказала девушка. Презрение в их голосах звучало совершенно одинаково: будто один и тот же голос, только сперва баритоном, потом — сопрано. Это странным образом усиливало эффект от слов. Марвину стало стыдно. Он неловко поднялся и отряхнул ладони.

— А теперь стряхивает с рук снег.

— И землю.

— Снег и землю севера, его дар.

— Его плоть.

— Если уж на то пошло, — сказал Марвин, закипая, — вы первые начали. Ваш север меня терпеть не может и пытается угробить при каждом удобном случае!

— Это когда? — поинтересовалась девушка. — Когда ты сам резал собственное тело? Или когда сам пришёл к своим врагам, которых завёл на южной земле? Или когда делал дела южных королей, вторгаясь туда, где их власти нет?

Юноша ничего не добавил, но в его взгляде тоже читалось осуждение. Марвин напрягся. Он не чувствовал в них прямой враждебности, только холодное, небрежное неуважение , и почему-то это задевало и тревожило его куда сильнее, чем если бы они угрожали разорвать его на куски.