Тиа Атрейдес - Дети Грозы

Хоть желание Седого Ежа пообщаться показалось Бахмалу странным — до сего момента Еж успешно делал вид, что учеников Мастера Тени в природе не существует — и ничего хорошего не сулящим, выбора не было. Угорь рассказал все, что тот хотел услышать: как ведет себя Мастер с каждым из учеников, что и как говорит, каким тоном отдает распоряжения экономке…

На удивление, Еж не ограничился вопросами и приказами. Он беседовал с учеником почти как с ровней, и оттого Бахмал еще острее чувствовал холодную сталь у самого сердца — всего лишь небрежный взгляд, но тот взгляд стоил хорошего клинка. Одно неверное слово, одно подозрение, и у Наставника станет одним учеником меньше.

Слава Хиссу, обошлось. Седой счел его достаточно полезным и молчаливым, чтобы оделить ролью мальчишки на побегушках и доносчика. Конечно, он не называл это именно так, но Бахмал не был настолько глуп, чтобы верить в партнерство и прочие красивые слова. Да Еж и не особо старался. Так только, чтобы позволить сохранить видимость самоуважения.

Лишь спустя пару месяцев Бахмал понял, сколь выгодно ему внимание Седого Ежа. Тот, разумеется, не ставил ученика в известность о своих намерениях. Но его вопросы вкупе со слухами и непредназначенными для посторонних ушей разговорами старшин позволили последнему из шерре Занге сделать вывод: холоднокровный ублюдок Еж поможет ему сделать еще один шаг к цели. Один из множества шагов.

235 год. За полтора месяца до Праздника Каштанового цвета.

Суард.

Ранним утром, когда дымка колышется у корней, первые бабочки кажутся феями и за каждым ясенем угадывается эльф, по камням Имперского тракта мерно цокали копыта каурого жеребца. Всадник, молодой шер в потрепанной куртке, задумчиво покачивался в седле, словно прислушиваясь к разговору вечнозеленых дубов с кленами и корявыми грабами.

Во влажном воздухе каштановые пряди вились, придавая резко очерченному лицу юношескую мягкость. Шер казался поэтом, лишь для красоты прицепившим на пояс шпагу. Но так мог бы подумать только тот, кто ни разу не видел профиля на золотом империале. Любому другому длинноватый нос с горбинкой, сросшиеся брови и узкий жесткий рот послужили бы достаточным основанием, чтобы кланяться очень низко и держаться от всадника подальше.

Маркиз Дайм шер Дукрист покинул таверну с первыми лучами рассвета. Пока крестьяне из окрестных сел не успели заполонить тракт повозками, пылью и суетой, он ехал не спеша, наслаждаясь птичьим гомоном и запахами ранней весны. Редкий миг тишины и покоя, одиночества и раздумий. Миг свободы — драгоценный, как синий жемчуг залива Сирен.

Иногда маркиз задумывался: может, не зря при дворе его сравнивают с Рыцарем Шафранной Перчатки — призраком, что предвещает вельможным шерам несчастья и беды? Может, он и есть — призрак? Без прошлого и будущего, без друзей и семьи. Не называть же семьей четырех сводных братьев-принцев, с завидным постоянством подсылающих к нему убийц, или отца, милостиво даровавшего ублюдку громкую фамилию — с приставкой «ду». Дайм Дукрист, единственный признанный императором Кристисом побочный сын.

Великая честь… и видимость свободы. Сверкающая мишура! Дорогая мишура. Иллюзия. Самый завидный жених после неженатых принцев короны, предмет мужской зависти и дамских вожделений. Смешно. Послушать столичных сплетников, так любовным приключениям маркиза Дайма Дукриста несть числа.

Наверняка оба старикашки, что светлый Парьен, что темный Тхемши, потешаются, слушая донесения об очередной «галантной победе». А Паук Тхемши ещё и каждые полгода не забывает напомнить, как же повезло сыну не то пятнадцатой, не то двадцатой любовницы Императора — в отличие от остальных бастардов. Да кто бы спорил, что лучше быть учеником Его Светлости Парьена, главой Тайной Канцелярии, Голосом Императора, чем шестой молчаливой тенью в личной охране Его Всемогущества!

Ещё пятеро сводных братьев — скорее големы, чем люди. Чудовища, натасканные на убийство, забывшие свои имена и лица, готовые без малейшего сомнения порвать на части любого, кто посмеет угрожать богу и повелителю. Хуже, чем Посвященные Хисса — те имеют собственную волю и отдают душу божеству лишь после смерти. А эти… одна мысль о том, что и как с ними сделал Конвент магов, вызывает тошноту. Особенно, когда отец изволит приватно беседовать с сыном, а големы изображают прислугу и мебель. Глухи, немы, одинаковы. Вежливые улыбки приклеены. Взгляды, как нацеленные болты: острые, стальные и смертоносные.