Анатолий Герасименко - Тотем Человека

Во-первых, Боб и Саша, которым я все-таки поклялся отплатить.

Во-вторых, тот боров-мафиози и его бедняга-охранник.

А, в-третьих, Черный. Не тот Черный, который ждал меня, сам того не зная, по ту сторону кирпичного забора — живой, здоровый палач, машина смерти, любовник моей жены — а стонущий, изломанный человек, которого я бросил умирать здесь же, три месяца назад, под грудой кирпича и бетона.

И за них всех я был в ответе, ребята.

А, значит, готов был умереть.

Или должен был готов умереть.

Или хотя бы думал, что должен был готов…

Голос в голове понял, что истерика бесполезна, и заткнулся — как я надеялся, надолго.

Мы шли, оскальзываясь на мокром щебне, подворачивая ноги на предательских горках кирпича, перешагивая через непонятного происхождения ямы, доверху наполненные черной водой. Мы взбирались на холмы, созданные разрушением, и спускались в долины, которые разрушение пощадило. Мы старались держаться подальше от шатающихся стен, мы перепрыгивали зияющие дыры в трухлявых полах, мы шли, и шли, и шли в поисках места, где под проливным дождем будет читать свою лекцию пернатый фанатик. А рядом, как живой дьявол, будет сидеть чудовище, в которое превратился мой старый друг. И все это время сверху лил дождь — 'проклятый, вечный, грузный, ледяной', какой и не снился Данте, хотя бы потому что Данте не слышал этот тревожный, угрожающий грохот, приближавшийся к нам со стороны Петергофа — и не видел ярких, на полнеба зарниц.

— Если что, — шепнула вдруг Дина, — я вместе с тобой буду его заговаривать.

Я хмыкнул.

— Что? — спросила она растерянно.

— Черный чувствует, когда врут, — объяснил я. — У тебя все по глазам видно.

Мы взошли на гигантский холм битого кирпича и увидели место, где должна была пройти лекция. Это был естественный амфитеатр, образовавшийся на месте огромного кругового оползня. Хинко сидели на кирпичах, на земле, на кучах строительного мусора, прямо под проливным дождем, не замечая льющихся с неба потоков воды — спокойные, веселые — и некоторые вполголоса переговаривались, и некоторые (по парочкам) целовались. По-видимому, все неплохо себя чувствовали и очень ждали лекцию. Я бегло их пересчитал: похоже, здесь было как раз полсотни человек. Преданная, однако, паства у Стокрылого. При такой погоде явка сто процентов. В центре сборища было свободное место, там кто-то положил несколько широких досок, так что образовалась импровизированная эстрада. На эстраде, чуть слева, стояло огромное кресло, все в лохмотьях обивки, но все еще величественное, почти трон — на подобных тронах восседали в своих кабинетах начальники глав-торг-снаб-сбыт-потреб-и-прочая-и-прочая-отделов. Я сразу понял, для кого это кресло.

Все было готово.

Кажется, мы успели вовремя.

Мне стало окончательно страшно.

— Охранник-то где? — пробормотал я, чтобы что-то сказать. — Что же, никто это все не охраняет? Стройка же… Режимный объект…

Боб усмехнулся.

— Охраняет, — сказал он. — Дали ему, небось, штуку-другую, так он уже второй час в ближайшем пивняке сидит и охраняет. Наивный ты, Тимоха.

— Я не наивный, — резко возразил я. Ближайшие к нам хинко обернулись и принялись нас вяло разглядывать. Похоже, они чувствовали себя в полной безопасности, даже присутствие здоровяка-пса в милицейской форме не могло их смутить. С нами была Саша — значит, мы свои. — Я не наивный, — повторил я.

— А какой же ты? — спросил Боб с легкой злостью.

— Он — великолепный, — сказала Дина. Совершенно серьезно. А потом привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

Боб ничего не сказал.

Дождь лил, как будто над нами в небе кто-то провертел дыру. Молнии били все чаще, гром бухал и бабахал, почти не переставая. 'Как пить дать воспаление легких все схватим, — подумал я. — Если доживем, конечно'.

— Ну, — произнесла через минуту Саша, — вот-вот появятся.

Она прерывисто вздохнула.

— Ждем, — предложил Боб. — Можно поближе туда подобраться…

— Не надо, — возразил я. — Вдруг у вороны пистолет есть.

— Он ворон, — сказал Боб: по-видимому, машинально.

— На вкус… — начал я, поглядел на Сашу и осекся. Она сделала вид, что не слышала — а может, и впрямь не слышала. Саша сидела на корточках и раскачивалась, мерно, медленно, глядя в пустоту.

Прошло пять минут.

Блеснула молния. Громыхнуло — совсем близко, раздельно. Дина вздрогнула. В толпе хинко кто-то одобрительно засвистел. Гром стальной телегой прокатился по небу, затих вдалеке. Мы стояли на вершине амфитеатра из битых кирпичей, а внизу были люди: ровно пятьдесят один человек. У меня хватило времени их пересчитать — раз, и второй, и даже третий, и все время получалось не пятьдесят два, а пятьдесят один. Я думал, что ошибаюсь от волнения, но потом понял: пятьдесят второй сидит у моих ног и раскачивается. Все верно. Пятьдесят два.