Сет Дикинсон - Бару Корморан, предательница

– А что, если ты получить право носить маску? – в свою очередь, осведомился купец. – Чем бы тебе хотелось заняться?

Сколько Бару себя помнила, ей вообще не хотелось ничего особенного – только читать книги и смотреть на звезды – до того самого дня, пока в гавань Ириада не вошел фрегат под алыми парусами.

И она никогда не стремилась к невозможному, пока страшная доктрина и семейная трагедия не отняли у нее отца Сальма.

Возможно, смерть отцов удастся запретить законом.

И тогда доктрину удастся переписать.

– Я хочу стать сильной, – заявила она. – И обладать властью.

Кердин Фарьер нежно взглянул на Бару сверху вниз.

– Тогда нужно усердно учиться, готовясь к экзамену, – сказал он. – Очень усердно, Бару.

До экзамена на государственный чин оставалось восемь лет. Бару трудилась до седьмого пота.

«Фалькрест, – мысленно твердила она по ночам. – Эмпиризм. Инкрастицизм. Фалькрестские академии, Парламент, Метадемос, Министерство Грядущего и все их секреты. Если я смогу попасть в Фалькрест, то я справлюсь и со всем остальным».

Как много можно узнать в дальних землях, у самой оси, вокруг которой вращаются Империя Масок и прочий мир! О таких тайнах ее мать и не мечтала!

Но несчастья продолжились и после гибели Сальма.

Весь Тараноке за стенами имперской школы охватило моровое поветрие. Объявленный карантин накрепко запер ворота учебного заведения. Ученики-тараноки, не получая вестей от родных, терпеливо ждали новостей. Они не боялись мора благодаря «прививкам» (еще одному изобретению Маскарада – заблаговременному заражению легкой формой болезни при помощи тампона или иглы). Но ни к концу торгового сезона, ни в сменившем его сезоне штормов карантин так и не был снят.

Порой в школу просачивались слухи об умерших, и тогда Бару не давал спать плач учеников.

«Слухам нельзя верить», – говорила себе Бару.

Тем не менее они часто оказывались правдой.

Одинокими ночами в дортуаре, среди всхлипываний и слез, Бару с холодным раздражением думала: «Вы-то хотя бы знаете…» Лучше уж увидеть тело родного тебе человека и узнать, как ушел любимый родич. Все лучше, чем отец, который пропал в ночи, как детская игрушка или суденышко с перетершимися швартовами.

Затем масштаб смерти снаружи стал ясен – пирамиды трупов, горящие на черных камнях, мокнущие язвы и вонь щелока в карантинных загонах…

Но и тогда Бару не плакала, хоть ей отчаянно хотелось.

Во время очередного визита Кердина Фарьера она в ярости приперла его к стене.

– Отчего так? Что это значит?

И когда лицо купца приняло благодушное выражение, предназначенное для уговоров и увещеваний, Бару заорала. Она кричала словно в пустоту: она не хотела слышать никаких лживых утешений.

– Вы принесли с собой заразу!

Глаза Фарьера расширились, тесня тяжелые бастионы надбровных дуг вверх, а изобилие пухлых щек вниз. В его взгляде мелькнул отблеск абсолютной власти – управляющего механизма, создавшего самого себя из трудов многих миллионов рук. Безжалостного не от жестокости, не от ненависти, но оттого, что он слишком велик и постоянно занят собственной судьбой. Ему просто незачем обращать внимание на крохотные трагедии, незначительные издержки своего роста!

Бару увидела все это не только в щелках глаз Кердина и в его равнодушии к беде островитян, но и в его речах и делах, которые вдруг вспомнились и стали ей понятны.

Конечно, Фарьер намеренно позволил ей увидеть истинное положение дел – то было одновременно предостережением и обещанием.

– Идет приливная волна, – произнес он. – Огромный океан достиг мелкого пруда. Грядут возмущения, смятение и разрушения. Такое случается всякий раз, когда малое присоединяется к великому. Но…

Позже Бару часто будет вспоминать этот момент, чувство, возникшее, когда вместо лжи ей преподнесли некую истину, взрослую и могущественную.

– Но, когда слияние завершится, у тебя будет не пруд, а целое море, чтобы плавать в нем, – закончил он.

Маскарадские учителя и матросы приходили в школу и покидали ее совершенно свободно. Болезнь не брала их. Прибытие второго маскарадского фрегата Бару вычислила моментально – когда по коридорам принялись бродить толпы незнакомых ей людей. Среди них Бару заметила и долговязую чернокожую девушку в звании мичмана – от силы двумя годами старше Бару, но уже имевшую право носить саблю. Бару еще говорила на афалоне с сильным акцентом и постеснялась поздороваться и спросить, как ориатийской девчонке удалось стать офицером военно-морского флота Маскарада, да еще вскоре после того, как две могучие державы сошлись в великой Войне Армад.