Игорь Мерцалов - Три дня без чародея

— Твоя? Сам, что ли, вырастил? — спросил десятник.

— Ну да, можно и так сказать.

— Для чего же?

— А разве не видно? — нашелся Упрям. — Для охраны заднего двора и вывел.

Дружинники переглянулись:

— Что ж, полезная травка, если так подумать. Забористо кусает! Да что ж, нет разве другой охранной магии? И неужто часто к чародею воры ходят?

— Магии хватает, — отвечал Упрям. — Да ведь колдуны черные на каждую волшебную стражу волшебный взлом норовят подыскать. Вот и приходится все время что-то новое придумывать. Я вот, выходит, крапиву придумал. И во дворе неприметна, и кусает, сами говорите, зло.

— Толково придумано, — с видом знатоков закивали дружинники.

— Толково, — буркнул Лас. — А своих от чужих твоя крапива отличать не умеет?

— Пока нет, — развел руками Упрям. — Потому и винюсь. Мы-то с Наумом привыкли.

— Ладно, — решил Лас. — Исправил беду — значит, уже невиновен. Хотя, подоспей ты чуть позже…

Договаривать он не стал, взял ложку и принялся наворачивать кашу.

— Упрям, — подкатил к ученику чародея Карась и, отведя в сторону, тихо заговорил: — Я пару бояр знаю, что никому не доверяют и воров боятся до ужаса. Им пущей нет радости, как новый засов на ворота приладить или нового пса на цепь посадить. Давай я с ними сторгуюсь, продадим семена твоей крапивы, прибыль пополам.

— Да ты что, Карась, — махнул обеими руками Упрям. — Рано ее использовать, еще работать и работать! Чтоб своих и чужих, чтоб и зимой, и летом, и вообще…

— Так вот и придумка: лето впереди, пущай растет на боярских подворьях, а к осени новые семена продадим, скажем, зимние. Потом, к весне, еще — уже, например, крапивы, которая своих-чужих различает. Думай, голова!

— Карась, это же нечестно.

— Зато выгодно — в одно место один товар трижды продать. И почему, собственно, нечестно? Ты работаешь — и по мере того, как достигаются успехи, в карман денежки текут.

— Карась! — окликнул его Лас из-за стола. — Ты что там, опять?

— Нет, что ты, Лас, как мог подумать? — сделал Карась настолько честное лицо, что сразу же стало ясно: да, именно сейчас он со своими полукупеческими обдиральными выдумками — опять.

Разорви-клинок все это время лежал на лавке у стены, плашмя, как и было наказано Твердятой. Отужинав и подробив — во искупление вины — с мытьем посуды, Упрям взял его и вышел на задний двор.

Тянуло из-под сгущавшихся туч свежим ветерком. Крапива мягко волновалась под его порывами. Грозен разорви-клинок, умелыми руками выкован, сильными чарами напоен. Не запутается, не застрянет… Но магия не своя. Нет, нельзя. Наум сказал, чтоб извести крапиву только чарами — не уточнил, чьими, но ведь ежу понятно, что своими. Чары — дело тонкое, мухлежа не любят.

На глаза попался поблескивающий в крапиве железный предмет — пряжка с орочьего пояса.

— Что же встал, герой? — послышался за спиной голос Ласа.

Десятник вышел из башни незаметно, присел на заднее крыльцо и стал разминать постепенно отходившую ногу.

— Жалко своего творения?

— Жалко, — кивнул Упрям. — И вообще, зачем отдельного человека ставить? Через крапиву все равно никто не пройдет.

— Не знаю, не знаю. Мы ведь топтать ее пошли, а пока по другим делам мимо шастали — ничего.

Упрям показал ему орочью пряжку:

— Видишь? Вчера днем один супостат залез в нее — тоже навряд ли косить. И вот что от него осталось. А вас она только пугнула. Так что, думается мне, есть в ней разумение своих от чужих отличать.

— Ну, коли так… Пускай растет. Поставлю лишнего человека для верности, и ладно.

— Поставь, Лас. Ты сам-то как?

— Отпускает.

— Как дозорных выставишь, еще раз помажь лодыжку и полежи с полчаса. Все пройдет. Ну, оставляю вам хозяйство, а мне готовиться нужно. Завтра нелегкий день.

Упрям поднялся в читальню, проверил, плотно ли закрыты ставни, держатся ли чары. В том, что день будет нелегким, он не сомневался ни капли, и, словно в пику необходимости и лучшим намерениям, усталость вдруг накатила волной. Помешкав, он спустился вниз и попросил подвернувшегося Ослуха разбудить его сразу после заката, а сам, положив волшебный меч на стол в своей спальне улегся на кровать — не раздеваясь, как и вчера, — и уснул.

Как выяснилось позже, решение вздремнуть было очень разумным.

Василиса с раннего детства отличалась норовом твердым, свойственную девчонкам чувствительность держала в узде. И с отцом уже привыкла разговаривать на равных. А сегодня вышла от него — зареванная, с опухшими глазами, но в душе спокойная.