Робин Ла Фиверс - Темное торжество

Ее неожиданная вспышка так изумляет меня, что я без размышлений говорю чистую правду:

— Что вы, матушка! Со времени отъезда из монастыря я с ней ни словом не обменялась, ни устно, ни письменно.

Аббатиса с видимым трудом обуздывает свой гнев и вновь поворачивается к окну.

— Как это может быть, чтобы д'Альбрэ после всех своих злодеяний не оказался отмечен? — спрашивает она таким тоном, словно имя Аннит и вовсе не упоминалось. — Что, если метка имеется, но ты ее просто не видишь? Ты была невнимательна или страх застил тебе глаза, внушая излишнюю осторожность?

Тут уже я едва удерживаюсь, чтобы не наговорить дерзостей. Нет, не дождется она, чтобы я при ней сорвалась.

— Метки нет, — повторяю я. — Можете не сомневаться, я только и делала, что проверяла. А дня за два до бегства из Нанта даже подстроила так, чтобы на него голого посмотреть.

Но ее переубедить невозможно.

— Есть хорошая вероятность, что с того времени метка все-таки появилась, — упрямо повторяет она.

Тут я наконец понимаю, что моего «нет» она ни под каким видом не примет. Аббатиса делает все, что в ее власти, чтобы загнать меня в подготовленную ловушку. И вот оно наступило, мгновение, когда я должна выбирать: келья монастырского послушания или бесповоротный уход от всего, что я когда-либо знала.

Я все-таки делаю последнюю попытку:

— Если поступлю по-вашему, возможно, я проберусь во дворец. Не исключено, что мне и до д'Альбрэ посчастливится добраться. Но вот живой я оттуда уже точно не вырвусь. Его верные подручные о том позаботятся.

Еще не договорив, я понимаю: аббатиса об этом задумывалась. Я вижу по глазам. Тут-то до меня окончательно и доходит: для нее я всегда была лишь орудием, и не больше. Причем орудием до того ущербным, что, если вовсе сломается, не очень и жалко.

— От всякого, кто служит Мортейну, может потребоваться жертва, — произносит она. — Вспомни, не ты ли со времени приезда в монастырь отчаянно жаждала смерти? Вот и считай, что это Мортейн на твои молитвы ответил.

Ее слова кажутся мне острыми черными шипами, и каждый норовит воткнуться в самое сердце. Знакомая тьма, где нет места надежде, грозит сомкнуться над моей головой. Всякой ли послушницей она с такой готовностью пожертвовала бы во имя Мортейна? Да какое, при чем тут Мортейн! Она озабочена лишь тем, чтобы возвеличить и прославить обитель, то есть себя самое.

Но после мгновенного размышления я понимаю, в чем выгода моего нынешнего положения. Теперь, когда многие мои тайны таковыми более не являются, у нее надо мной куда меньше власти.

— Быть может, матушка, я больше не гожусь для службы Мортейну, — говорю я. — Потому что я туда не вернусь.

Она так откидывает голову, словно я ей в самом деле влепила пощечину. Даже странно: аббатиса привыкла думать, что видит меня насквозь, но такого отпора явно не ожидала. На шее у нее начинает биться жилка, взгляд устремляется в окно. И она очень долго молчит.

Я уже прикидываю, куда отправлюсь и кем стану, отделавшись и от монастыря, и от д'Альбрэ.

Аббатиса же глубоко вздыхает и вновь поворачивается ко мне. Я сперва не понимаю, отчего ее глаза едва уловимо светятся торжеством.

— Что ж, — произносит она затем. — Очень хорошо. Тогда я пошлю Исмэй.

Господи Исусе, только не Исмэй! Д'Альбрэ прекрасно помнит ее и отнюдь не простил того, как она спасла от него герцогиню в коридорах Геранда.

Он не подозревает о моей роли в том событии, не то не быть бы мне живой.

— Вы не можете отправить туда Исмэй, — говорю я спокойно и даже с некоторым безразличием, словно всего лишь указывая ей на изъян в ее планах, а не лучшую подругу от лютой участи пытаясь избавить. — Хотя бы потому, что д'Альбрэ видел ее раньше, и при таких обстоятельствах, что не забудет: она здорово помешала ему в Геранде. Ей теперь никакое переодевание не поможет.

Мое напускное спокойствие отнюдь не обманывает аббатису. Я попалась в расставленную ловушку, и она это знает.

— Мы не просто дадим ей другую одежду. Мы острижем и перекрасим ей волосы, поработаем над кожей. Всего несколько часов, и она превратится в трясущуюся старуху.

— Д'Альбрэ не подпустит к себе никого, даже служанку, если она оскорбляет его взор своим безобразием.

Следует ли добавлять, что даже в этом случае, если Исмэй обрекут смерти неузнанную, прихвостни графа вволю над ней позабавятся. Просто чтобы скуку развеять.

— Он все равно узнает, — говорю я. — Не забывайте, многие его приближенные видели ее рядом с Дювалем. Даже если сам граф ее прозевает, ему на нее кто угодно укажет. Да еще с превеликой радостью, чтобы выслужиться.