Мая Арминская - Темное-темное Солнце [СИ]

Внизу была бездна. Сколько бы я в нее не всматривалась под седым светом луны, даже на редкость яркой, клубящаяся внизу абсолютная тьма манила и пугала неизвестностью. В шумном свисте разбушевавшегося ветра, если вслушаться, можно расслышать волшебную мелодию, напеваемую сильфами — духами ветра. Сейчас в песне моих сородичей была печаль…

— Ариадна! — властный, звучный, грохочущий приказ, резко раздавшийся из-за спины заставил вздрогнуть и лихорадочно обернуться, едва не оступившись.

Он стоял в десяти шагах от меня — нечеловек. От Него веяло давящей демонической силой и нереальной опасностью. Неизменный черный плащ развевался позади зловещей тенью. На красивом, красивом слишком совершенной, неживой красотой, лице в обрамлении совершенно белого водопада длинных волос не проявлялось ни единой эмоции, невольно придавая схожесть с маской. Лишь сверкающие неистовой синевой глаза выдавали его бешенство.

— Не подходи… — собственный голос с явственными нотками рвущейся наружу истерики показался каким-то незнакомым, хриплым до не узнавания.

— Не делай глупостей, Ариадна. Отойди от края, — вкрадчивый голос привычно очаровывал, завораживал… подчинял!

— Нет! — сорванный шепот, отчаянно качая головой. — Я больше не буду твоей игрушкой, слышишь? Я ненавижу тебя. Ненавижу! На этот раз ты проиграл! Проиграл, демон…

Горькая усмешка на моих губах, его застывшее в бессильной ярости лицо и пропасть, принимающая меня в гостеприимные объятия. Время мучительно замедлилось, глаза до боли плотно зажмурились, ощущение давно забытого полета — последнего моего полета. И вдруг, содрогая что-то глубоко внутри, заставляя холодеть, нет, леденеть, в голове раздались четкие, будто впечатывающиеся в сознание на месте, слова:

«Ты не можешь скрыться от меня, Ариадна, что бы не делала. Твоя судьба, твоя жизнь, душа и тело принадлежат мне. Я отыщу тебя в любом мире, в любом возрождении. Моя, Ариадна, моя навечно… мое Солнце».

Небо плакало. Оно тряслось, выло, истерило, и рыдания тонули в шуме громадных угрожающих волн, не на шутку разошедшихся от вызванного небесами же, ужасающих масштабов, шторма. Тончайшая ткань белой ночнушки взмокла настолько, что давно перестала скрывать наготу владелицы, став моей второй кожей. Ледяные ветра, настолько сильные, что с легкостью могли бы снести меня с места, продували хрупкое, замерзшее до посинения тело. Холодные пальцы вцепились в перилла балкона — не перед лицом опасности, нет — мечтая сломать. Я смотрела на буйство стихий, осознавала их мощь, величие, но не было того трепета и восхищения перед вечными силами, что испытывала некогда, наивной глупой девицей, ровно год назад. До момента смерти Эрдэна….

Я смотрела и вспоминала… полет. Сладостные духозахватывающие махи мощных белоснежных крыльев, опьяняющую скорость — аналог свободы, такое глупое чувство безопасности прекрасного, светлого мира…

— Прыгнешь? — вдруг прозвучал вкрадчивый вопрос прямо в ухо, перебивая оглушающий рев бури. Тот, кого я всем своим существом, яростно, нечеловечески ненавидела, почти вплотную приблизился к спине, и руки, сильные, огромные, страшные руки опустились на мои плечи.

Прыгнуть? Десяток милей вниз, острые скалы, беспощадные волны… да! О, как же я этого желала! Но как же непостижима мечта о смерти.

— Так давай, — издевательский полу-смешок, — прыгай.

Прыгнуть? Прыгнуть?! Сливаясь с грохотом шторма, раздался мой хриплый, каркающий смех. Резкий разворот — и, все так же истерически хохоча, я уставилась прямо в его глаза.

Темно-лазуритовые, глубокие, цепкие, неживые. Он совершенно спокойно, практически с жестоким равнодушием переждал мой приступ, вовсе не намереваясь утруждаться вмешиваться и останавливать.

И смех постепенно утих, а руки, с силой сжатые в кулаки до самых впивающихся в кожу ногтей, перестали бессмысленно колотить по железному стану демона.

— Что ты здесь делаешь? — холодно поинтересовался он, подхватив меня на руки.

— Ты разрешил, — глухо ответила я, устало закрывая глаза. Слабое тело уже стало подавать признаки простуды; меня лихорадило, голова раскалывалась, я дрожала.

— Я не стал запирать балконы в надежде на твое благоразумие, — раздраженно сказал Он, внося меня в теплую, прогретую камином спальню. — Не лишал возможности развеяться, но промокание насквозь в разгар бури не относится к этому понятию.