Тимофей Печёрин - Темная жатва

Его оттеснил, выступая вперед, светловолосый мужчина с узким волевым лицом; в отряде, он, по-видимому, и считался за главного.

— Мы — Королевская Гвардия! — заявил светловолосый резким как команда голосом, — требуем пропустить нас…

— …во исполнение воли мертвого короля, — с мрачной усмешкой докончил за него Клод, — хотя какая разница — мертвый он или живой? Храм не присягал на верность его величеству, так что ловить вам здесь нечего. Убирайтесь.

Отчасти сказанное было правдой: Храм Стихий действительно не признавал ничье подданство, поскольку был старше королевства на несколько веков. Община заклинателей жила в Лесном Краю по собственным законам, не платила ни грошика дани… и за то в конце концов и поплатилась. Ибо на защиту, хоть короля, хоть местных баронов надеяться она тоже была не вправе.

С другой стороны, сам Клод, общину покинувший, до недавнего времени все же считался подданным. Причем даже с приставкой «верно», после награждения его графиней Фридой. И потому, в голове чародея, не ко времени вспомнившей об этом, зародились сомнения в верности своих действий — уже свершенных… да и возможных тоже. А также в собственных шансах противостоять отряду королевских гвардейцев.

В том же, что перед ним не кто иной как посланцы Кронхейма, Мастер Огня успел убедиться хотя бы по знакам отличия на щитах и доспехах всадников. Например, по гербовому орлу ныне пресекшейся династии: по черному силуэту орла, вставшего на дыбы, и увенчанного трехзубой короной.

Чародей понимал: достаточно узколицему командиру отдать приказ, и гвардейцы, не раздумывая, ринуться в бой — с ним, Клодом Мастером Огня. И никакое прирученное пламя их не напугает. Впрочем, и сам заклинатель не помышлял в таком случае ни об отступлении, ни о бегстве, ни, тем паче, о просьбах о пощаде.

Положение спас, внезапно вмешавшись, пеший бродяга.

— Так мы бы и рады убраться, — молвил он, виновато улыбаясь, — да только не можем. Я ж здесь не по своей воле: призрак меня пригнал… ну а эти — со мной…

— Призрак? — еще более нахмурившись, переспросил Клод, — так и меня — призрак. Ледяной Девой ее зовут… за то что холодом от нее веет. И ветер холодный насылает.

— Оно и неудивительно, — бродяга охотно поддержал этот разговор, — при жизни-то она тоже чародейкой была… вроде тебя, только с ветрами дело имела. Вот потому так и воплотилась: холод смерти рука об руку с любимой стихией. Опять же Мор наверняка… поспособствовал.

— Если эта Дева воплотилась в стихии, — с умным видом изрек курчавый иноземец, — значит, скорее, она не призрак… то есть, не душа, не обретшая покоя, а элементаль. Хотя одно другому…

— Да по мне хоть демон с тремя ушами! — рявкнул, перебивая, узколицый командир; так оцарапало его слух диковинное словечко, — это… как там тебя… Фаррелл! Мы не за этим сюда пришли. Обещал объяснить что к чему — так объясняй.

— Что ж, — бродяга кивнул, — похоже, вот именно сейчас — да. Самое что ни на есть время для объяснений.

Все дело было в Двэйне Бестелесном — тоже призраке, а точнее, бесплотном предводителе культа Тлетворного. К коему, кстати, не так давно принадлежал и сам бродяга по имени Фаррелл. Именно Двэйну принадлежала идея с Темным Мором; Фаррелл же с энтузиазмом принял участие в ее воплощении. Потому как надеялся с помощью Мора изгнать войско Оттара из Лесного Края.

«Нечего сказать, хороший план, — хмыкнул на то Аксель Рейн, — назло соседу дом спалить. О чем ты думал, когда соглашался?»

«А много ли надумаешь, когда родную землю топчут враги?» — вопросил Фаррелл, и командиру Гвардии волей-неволей пришлось нишкнуть. Вспомнить, что и сам был хорош: от того же Оттара пробовал избавиться руками наемных убийц. Иначе говоря, жестоких подонков, не признающих ничьих законов, кроме собственных понятий о честности.

С другой стороны, Фарреллу в конечном счете пришлось и пожалеть о той затее… а другим адептам — и того больше. Слишком поздно все они поняли, что двигало их предводителем вовсе не стремление защитить Лесной Край. Куда там! Подобные желания, столь естественные для живого человека (хоть и демонопоклонника), оказались столь же чужды Двэйну… как и все остальные.

Правда состояла в том, что почти за век добровольного бестелесного бессмертия предводитель культа затаил ненависть ко всему живому. Ненависть, зависть — и, что вполне ожидаемо, стремление поквитаться. Именно ненависть, неприятие любой жизни… а также одиночество заставили Двэйна вызвать распроклятый Мор.