Робин Маккинли - Красавица

– Откуда тебе известно? Ты можешь за ними подглядывать? – не сводя глаз с Чудища, спросила я.

Он отвел взгляд:

– Могу.

– А мне позволишь?

– Если ты так хочешь, я покажу, – печально глядя на меня, ответил он.

– Да, хочу! Пожалуйста!

Поставив Доброхота в конюшню, я пошла вслед за Чудищем в замок – лестницы, коридоры, снова лестницы, и вот мы уже в той самой комнате, где я впервые увидела Чудище. Он задернул портьеры, закрыл дверь, и в полумраке таинственно блеснул маленький столик, пристроившийся за креслом Чудища. Тот посмотрел на него пристальным взглядом, а потом, взяв с каминной полки стакан и пробормотав несколько слов, вылил содержимое на поверхность столика.

– Иди сюда, встань рядом, – позвал он меня, возвращая стакан обратно.

Столешница представляла собой толстое блюдо из бледно-зеленого, похожего на нефрит, камня. В нем клубилась серая дымка, напоминающая водовороты в гавани во время прилива. Постепенно она рассеялась.

Я увидела своих сестер в гостиной. Грейс сидела уткнувшись в ладони, а Хоуп обнимала ее спереди за плечи.

– Что с тобой, сестрица? Что случилось?

В окна лился утренний свет, из кузницы донесся едва слышный смех Жервена.

– Это из-за мистера Лори? Он только что от нас вышел, я видела.

Грейс медленно кивнула, не отрывая ладоней от лица.

– Он хочет на мне жениться.

Хоуп опустилась на колени и, отведя руки Грейс, посмотрела сестре в глаза.

– Он сделал тебе предложение?

– Не совсем, пока только намекает… Он ведь такой, ему надо, чтобы все честь по чести, понимаешь? Сейчас он сказал, что собирается «потолковать» с отцом. О чем другом, как не об этом?

– Пожалуй, – согласилась Хоуп. – Мы все лето подозревали, что дело к свадьбе. Отец обрадуется – он питает к мистеру Лори самые добрые чувства. Все будет хорошо. А священнику ты в самый раз в жены – с твоей-то кротостью и добротой.

Глаза Грейс наполнились слезами.

– Нет, – прошептала она, – я не могу.

Слезы заструились по щекам, и Хоуп погладила мокрую щеку сестры.

– Неужели ты до сих пор ждешь Робби? – спросила она тоже шепотом.

Грейс всхлипнула:

– Да. Ничего не могу с собой поделать. Мы ведь не знали. Я не люблю Пата Лори, а Робби люблю по-прежнему. Никого другого и в мыслях нет. Даже близко. Я очень плохо поступаю с мистером Лори?

– Нет, – с сомнением в голосе ответила Хоуп. – Ты не волнуйся. Но отец его обнадежит, и он начнет ухаживать за тобой всерьез. Ох. Тебе надо попытаться забыть Робби. Иначе так вся жизнь пройдет впустую. Шесть лет уже…

– Знаю, – откликнулась Грейс. – Каждый день из этих шести лет помню. Но ничего поделать не могу.

– А ты постарайся. Пожалуйста. Мистер Лори любит тебя, ты с ним отлично заживешь. Не обязательно питать к нему те же чувства, что к Робби. – Голос Хоуп дрогнул, и она тоже залилась слезами. – Будь с ним добра, а остальное сделают его любовь и время. Я уверена. Прошу тебя, Грейс.

Грейс посмотрела на нее, как потерявшийся ребенок.

– Так надо? Мне больше ничего не остается?

– Да. Поверь мне. Это для твоего же блага – я не сомневаюсь. И отец будет рад. Ты же знаешь, как он за тебя переживает.

– Хорошо. Будь по-твоему, – прошептала Грейс, покорно склоняя голову.

Перед глазами снова заклубился туман, и сестры пропали.

– Бедняжка Грейс, – пробормотала я. – Бедная, бедная Грейс. Знать бы, что все-таки случилось с Робби…

Туман тотчас рассеялся, будто унесенный порывом свежего ветра, и я увидела, как с корабля на причальные доски сходит моряк. По гавани – очень знакомой гавани – гулял бриз. Рядом с этой гаванью прошло мое детство. Вот склад, когда-то принадлежавший отцу, – только достроенный и перекрашенный. Судно, с которого сошел моряк, считалось двухмачтовым, но верхушка одной из мачт надломилась и от реи остался один огрызок. Корабль изрядно потрепало: в леерах зияли проломы, по бортам и на палубе виднелись наспех сделанные заплатки, а на останках разломанной носовой каюты возвышалась какая-то палатка из парусины. Команда была под стать кораблю – оборванная, осунувшаяся, однако в лицах и в осанке матросов, выстроившихся шеренгой, чувствовалась гордость. К сошедшему на причал моряку тотчас поспешили несколько человек. Рослые, сытые, богато одетые, они являли полную противоположность прибывшему – хоть и высокому, но бледному и изможденному, словно после долгой болезни, от которой он еще не вполне оправился. В темных волосах его серебрились седые пряди.