Марина Кимман: Флейта Нимма

Аллегри спешился. Мышцы ног сводило от боли — все-таки ему было пятьдесят пять, а не пятнадцать, и кроме того, он вообще не любил конные прогулки. Особенно длительные.

Из всех людей в этот час на площади были только стражники и нищие, расположившиеся по разным ее сторонам. Бродяги спешно наводили марафет: грим, культи, ароматические смеси для "гноящихся язв", рваная одежда… Все шло в ход. Они знали — чем отвратней выглядишь, тем быстрее тебе подадут.

Стражники видели этот спектакль каждый день, и он их совершенно не интересовал. Некоторые из них зевали, а другие ковырялись в носу и мечтательно щурились, ожидая конца своей смены.

Появление Аллегри привлекло всеобщее внимание. Нищие сразу поняли, что у человека в рыбацкой одежде лошади не может быть по определению, и потихоньку, по одному, стали прибиваться к художнику. Сначала они просто просили, а потом, когда образовалась толпа, обнаглели и начали хватать художника за одежду. Один даже сорвал шарф, за что получил не очень умелый, но ощутимый удар в плечо.

Денег они так и не добились, однако ко входу во Дворец Мьон Аллегри подошел с крайне назойливой свитой, которую пришлось разгонять стражам.

Во Дворце жил, пожалуй, его единственный друг — и по совместительству, настоящий король Архипелага Чайка, Мирлинд. Вообще-то, эту должность занимал его дядя Долин, однако тот куда лучше управлялся с бутылкой, чем с государством.

Дворец Мьон в народе иногда называли "раковиной". Он резко отличался от остальных домов столицы, да и вообще архипелага, и виной тому было желание королей продемонстрировать свою магическую силу. Спирально закрученная башня нависала над городом, опираясь только на полуовальный вход и не падая, несмотря на крен в тридцать пять градусов в сторону центра. Те, кто видел ее впервые, пугались не на шутку, к вящему удовольствию местных жителей.

Сам Аллегри искренне считал ее уродливой и не стеснялся говорить об этом Мирлинду. Тот, однако, только смеялся в ответ.

Аллегри провели в холл, гигантское помещение с бледно-голубыми, перламутрового оттенка стенами. Тот же безумный архитектор разбросал по ним целую сеть овальных окон разного размера, и теперь на полу лежал причудливый узор из пятен солнца.

Ожидая короля, Аллегри рассеянно прохаживался по этому узору, не замечая, что кроме него, в холле появился еще один человек. Тот возник словно из ниоткуда, и, увидев художника, застыл на месте.

— Аллегри? — наконец, спросил он.

Художник вздрогнул и обернулся. Лицо мужчины показалось ему знакомым, вот только… более взрослым, что ли?

— Редмонд?

Тот улыбнулся, рябые, в оспинах щеки приподнялись к вискам. Редмонд Мьон не мог находиться на солнце больше десяти минут — кожа начинала зудеть и покрывалась сыпью. Поэтому днем путь на улицу был ему заказан.

Помимо этого, у него, пожалуй, у единственного из знати в столице, а может, и на всем архипелаге Чайка, не было дара к магии. Вкупе с его вечной сутулостью и непереносимостью солнца это сделало его почти инвалидом в глазах окружающих, и отношение к нему было соответствующее, жалостливо-брезгливое. Хотя видят боги, он заслуживал лучшего, хотя бы за свой ум.

Художнику, в силу склада характера, было наплевать на то, что Редмонд не способен колдовать, и поэтому к младшему брату Мирлинда он относился с вежливым равнодушием. Однако даже этого оказалось достаточно, чтобы Редмонд успел привязаться к художнику, за то короткое время, что тот жил в столице.

Да и сам Аллегри, если уж на то пошло, относился к нему если не как к другу, то, по крайней мере, с большей симпатией, чем ко всем людям. Иногда они спорили о современных живописцах и древнем искусстве Агатхи, и художник получал искреннее удовольствие от этих бесед.

Вот и сейчас он, несмотря на тяжелое путешествие, был рад видеть его видеть.

Мужчины раскланялись.

— Какими судьбами? — спросил Редмонд, и в этот момент в холл вошел его старший брат.

Мирлинд уверенным шагом человека, облеченного властью, направился к художнику. Вслед за ним, чуть ли не падая под тяжестью бумаг, семенил его секретарь. Оба, судя по всему, работали уже несколько часов. Король рано вставал, и слугам приходилось к этому приноравливаться.

По лицу Редмонда пробежала тень, которая, впрочем, тотчас же сменилась улыбкой.

Мирлинд посмотрел на брата. Тот, без лишних слов, направился к дверям в жилые покои, так и не попрощавшись с Аллегри.

Король и художник обнялись.