Маркус Сэйки - Огненные письмена

– Ты помнишь, как мы ехали сюда? Еще до всего. По нашим липовым паспортам – муж и жена.

– Том и Элисон Каппелло.

– Точно. Мы сочиняли легенду, как мы якобы работали вместе, занимались какой-то кабинетной рутиной. И я, такой изворотливый умник, спросил, а был ли у тебя вообще когда-нибудь письменный стол, и ты тут же выдала что-то вроде: «Да у меня есть стол – очень нужная вещь: на нем стоит мое пластиковое дерево».

– Правдивая история, – сказала она. – Этот стол – командный игрок.

– Но ты не упомянула всякий случайный хлам на нем.

– Он совсем не случайный. Я точно знаю, где у меня что лежит. Как прошел твой разговор с президентом?

– Просто поразительно.

Он рассказал ей о предложении Рамирес.

– Ух ты, – воодушевилась она. – И ты его примешь?

– Не знаю пока. Я ей сказал, что мне сначала нужно отдохнуть.

– Да? И куда ты отправляешься?

– Мы. Куда мы отправляемся. – Купер сел рядом с ней на диван. – Мы так с тобой и не были толком вместе. Что, если мы полетим куда-нибудь в теплые края? Мне в голову приходит ром, кокосовое молоко и пальмы. Никаких пистолетов. Никаких заговоров.

– И никто не будет пытаться нас убить?

– Неделю или две. Конечно… – Он посмотрел на ее гипс. – Я, вообще-то, представлял тебя в бикини.

Она рассмеялась тем низким добрым смехом, который всегда так ему нравился.

– Как только снова смогу двигать ногой, дам тебе пенделя.

– С нетерпением жду этого дня, хромоножка. А пока мы должны заняться кое-чем.

– Да? И чем же?

– Сейчас я разложу эту кровать и отнесу тебя на нее.

– Ой ли, Купер? У тебя найдется что-то для калеки?

Ее губы медленно растянулись в озорной улыбке.

– Я даже не представляю, как это у нас получится, – сказала она.

– Ник, – поправил он. – Можешь называть меня Ник. И могу поспорить, мы что-нибудь придумаем.

И они придумали.

Третью ночь подряд его трясло перед сном, мысли его метались, забегали в края, которых он не выбирал, и со скоростью, которой ему не требовалось. Он потел и кашлял, но его доставала вовсе не простуда.

Проснулся он почти в полдень, солнце светило в окно. Некий разведчик в его сознании, забежав вперед его пробудившегося «я», предупредил, что ему снова будет дурно. Он глубоко вздохнул и остался лежать неподвижно.

Ничего. Он чувствовал себя прекрасно.

Хок поднялся с кушетки. Домик представлял собой двухкомнатный сруб с лакированными стенами и запахом дыма от плиты. Он поплелся в туалет и там писал, писал, казалось, целую вечность. Он нашел чью-то зубную щетку – хоть и чужая, но все лучше, чем ничего, хотя пятьсот тридцать две щетинки примялись усталыми пучками.

Он почти закончил чистить зубы, когда вдруг понял, что знает, сколько щетинок помялось. Без всяких усилий, даже не думая, он знал это так же точно, как и то, что если разжать пальцы, то щетка упадет: пятьсот тридцать две щетинки, что составляло двадцать один целый и двадцать восемь сотых процента от общего числа щетинок. Он улыбнулся. Закончил чистить зубы. Сплюнул.

В ночь сражения, когда виджиланты прошли мимо дома, он заставил себя подняться с пола в кухне и пробрался в гараж. У него ушло целых двадцать минут (в течение которых он без счета заглушал двигатель, пытаясь тронуться с места, скрежетал шестеренками коробки передач) на то, чтобы освоить джип, но когда началась стрельба, он уже был за пределами города и ехал на запад. Около полуночи он позволил себе забраться в охотничий домик на скале, намереваясь с утра пораньше отправиться дальше. Вот только когда он проснулся, мозг у него горел, и с того времени мир для него оставался погруженным в лихорадочный туман.

На кухне он поел консервированных бобов, пока варился кофе. А когда кофеварка зашипела, он, не глядя, потянулся за кружкой, но опрокинул ее со стола на пол.

Это было прекрасно.

Хоку не требовалась математика, чтобы описать случившееся, но он ясно представлял себе формулу, учитывающую силу тяжести, сопротивление воздуха и инерцию. Это показалось ему настолько очаровательным, что он потратил несколько секунд на наблюдения, замедлил вращение кружки, пока ему не стали видны все подробности: внутренняя поверхность с неотмытыми кофейными разводами, слабый отпечаток пальца на ручке, вихри пыли, поднятые падением, и солнечный зайчик от ребра в тот миг, когда кружка неторопливо ударилась об пол.

Когда она упала и разлетелась на фрагменты по предсказуемым направлениям, он слышал стук каждого осколка о плитку пола, и почему-то это навело его на мысль о Джоне.