Василий Щепетнёв - Гамбит Смерти

Откричав, Владигор смилостивился, ушел. Три минуты рекламы, а затем — ужасно познавательная передача о пользе бальзама Ща. «От всех болезней нам полезней бальзам „Ща“ с красной книжечкой на шнурочке».

Я встал. Что ж еще делать? Либо слушаешь радио лежа, либо сидя, либо стоя.

Еще, правда, можно ходить. Шесть шагов к окну, шесть — обратно к двери. Утренняя порция — пять тысяч шагов. Как ученый Морозов в Шлиссельбурге.

Где-то на половине пути радио, наконец, смолкло. Ай-ай, что-то я запозднился. Все потому, что терпел концерт по заявкам. Нет, чтобы после утреннего туалета пойти маршрутом — поленился, лег назад. А зачем?

За дверью послышалось звяканье. Я взял со стола миску и кружку, сунул их в ящичек двери, что-то вроде шлюза.

С той стороны потянули, а через минуту вернули назад. Каша перловая и грушевый компот.

Ел я медленно, очень медленно, поскольку иного дела до обеда просто не было. Разве что вымыть посуду.

Вымыл.

Опять улегся.

Наверное, по сегодняшним меркам положение мое можно расценить, как невероятную удачу. Тюрьмы переполнены, в каждой камере на одно наро-место до пяти человек, а тут — одиночка, метров пятнадцать площади. Койка. Унитаз. Умывальник. Даже душ, и раз в неделю дают горячую воду. Мойся, стирайся, наслаждайся гигиеной. Радио, за проволочной сеткой, увы, без ручки, хочешь, не хочешь — слушай. Работает непредсказуемо.

Дважды в неделю приносят книги — без выбора, что дадут. Со штампом:

«библiотека

ИМПЕРАТОРА

австрiйскаго полка»

который был похерен, и рядом — другой штамп:

«Учреждение номер шесть»

На книгах поновее — только последний. Но сегодня в изголовье лежал томик с надписью «„Трудъ“, вестник литературы и науки, девятый том за январь — март 1891 года». Предлагал сей вестник роман «Немудреное счастiе» г-на Круглова, «Рыцари зеленаго поля» Афанасьего-Чужбинского, роман Зола «Деньги», стихи и массу научно-популярных очерков — о пользе кремации, о железных дорогах и телеграфах, о таинственном материке…

В который уже раз попытался угадать свое месторасположение и я.

Где я? В неволе, понятно. Тюрьма? Но странная. Климат? Похоже, обыкновенный, средняя полоса России. Похоже — потому, что окно в камере крохотное, зарешеченное и с намордником. Виден кусочек неба, то голубой, то серый. Часто идет дождик, но какой-то робкий.

Везли меня сюда в вагоне почтовом. Почтальоны, понимаешь. Печкины. В купе окон не было, так что ни направления, ни тем более, названия станций не знал. Впрочем, дорога со всеми остановками заняла не более суток, а чистой езды было и того меньше, часов четырнадцать-шестнадцать, из них большая часть по бархатному пути, без стука и тряски. Хотя, возможно, я и ошибаюсь, часов у меня нет, равно как и галстука, ремня, шнурков, бритвы.

Радио передавало общероссийский канал, тоже не вычислишь.

Возможно, Подмосковье. Или где-нибудь неподалеку от Николаевской чугунки. Или это психиатрическая больница? Тоже не рядовая, а — особенная? Я уже в одной лечился…

Не знаю. Поначалу часто водили в кабинет с голубоватыми кафельными стенами и запахом эфира, где люди в белых халатах взвешивали, измеряли давление, светили зеркальцем в глаза и снимали энцефалограмму. Брали кровь, верно, для анализов. Трижды испытал на себе спинномозговую пункцию. Ничего…

Задавали самые разнообразные вопросы, преимущественно по поводу снов, вкусовых пристрастий, но сами ни на один мой вопрос не отвечали. Зато давали ножницы — обстричь ногти. Сейчас водят пореже, неделю вообще не беспокоят, и ногти растут вольно.

Здоровьишко же — в пределах нормы. Никаких отключений, мигреней и шизофрений. Так мне кажется. Зато сны… Сны видел я необычайно связные, продолжающиеся из ночи в ночь. Занятные — с рыцарями, магами, вампирами и драконами. Во снах казалось, что они и есть настоящее, подлинная явь, а остальное — глупый морок.

Просыпаясь, я какое-то время соображал — кто я? где? И вздыхал, видя вокруг голые стены. Замок Иф какой-то. На одну персону. Других узников я не встречал. И где? Коридоры серые, длинные, дверей две дюжины — до хитрого кабинетика. Никто не шумит, а, если и шумит, за громкими звуками радио не услышишь.

И вот еще что: никаких прогулок под солнышком. Совсем, абсолютно. Второй месяц, как я либо взаперти, либо на медосмотре. Никаких допросов. Никаких избиений. Хотя — человек я смирный, не балую, не бунтую, распорядок соблюдаю неукоснительно — тем более, что и выполнять особенно нечего. Хочешь лежать — ложись и лежи. Хочешь читать — читай. Умные мысли записывать вот нельзя, вернее, нечем — нет ни ручки, ни карандаша, ни писчей бумаги. А туалетная есть. Культура.