Макс Фрай - Так берегись [litres]

– Давай сюда! Не бойся, поезд без нас не уедет. То есть без тебя он как раз распрекрасно уехал бы, но без меня – точно нет.

Я спрыгнул на перрон, как когда-то нырял на спор с большой высоты – с напускным хладнокровием, отчаянным усилием воли и готовностью ко всему, включая мгновенную гибель. Сам не знаю, каких ощущений я ожидал. Но они оказались настолько обычными, насколько это вообще возможно. Твёрдая земля под ногами, свежий ветер, горький запах паровозного дыма и сладкий – каких-то цветов. Подняв голову, я увидел цветущее на краю перрона дерево, листьями похожее на акацию, но цветы у него были крупные, как у магнолии, то ли фосфоресцирующие в темноте, то ли просто отражающие фонарный свет.

– Цветы зеркальные, – подтвердила Агата. Подпрыгнула и ловко сорвала цветок. Протянула мне, сказала: – На память. Как доказательство. А то ведь потом не поверишь, что вокзал Авушаройя-Пассажирская был настоящий. А он настоящий! Платформа, фонари, дерево и киоск. И даже люди самые настоящие. Не как мои вымышленные друзья, а… в том-то и дело, что я сама не знаю, какие! Может быть, даже скучные дураки. А может, весёлые, добрые. А может, кто-то из них математический гений. Или маньяк… хотя в Сомбайи не бывает маньяков. Даже по-настоящему злых не бывает. Люди, у которых есть близнецы, по идее, должны быть хорошие. Я так думаю. Но, если честно, точно не знаю. Представляешь? Эти люди настолько живые и настоящие, что я не знаю, какие они! Но к ним мы сейчас не пойдём, не станем знакомиться и разговаривать. И не будем ничего покупать. Цветок с собой заберём, и хватит. Надо быть осторожными, чтобы раньше времени не потревожить эту реальность. Она ещё совсем хрупкая, зыбкая, неопределённая. Но уже есть. Ты понимаешь? Ты вообще понимаешь?! – и посмотрев на меня, звонко расхохоталась: – Не понимаешь! Ещё бы! Такое постепенно доходит. Ладно, залезай обратно в вагон.

Она поднялась вслед за мной, закрыла дверь тамбура. Паровоз загудел, поезд дёрнулся и поехал, потихоньку набирая ход.

– Это только начало, – сказала Агата. – Самое-самое. Но рано или поздно всё на моём маршруте станет такое же настоящее. Всё оживёт. Передай своему другу, что бы с ним ни случилось, даже если навсегда утратит свои магические способности, с горя сопьётся, окажется под мостом, или станет скучным отцом семейства с кучей сопливых детишек и вечными стопками неоплаченных счетов, он может быть уверен, что прожил свою жизнь не зря. Его сила истратилась на самое великое дело, какое только может быть. На создание нового мира. Настоящей реальности, населённой живыми людьми!

– Но это нелепо, – наконец сказал я. – Губить живых людей, чтобы тут же создавать других, примерно таких же. Теоретически, как абсурдный эпизод из истории магии, это даже круто. Сам бы пришёл в восторг, если бы в книжке о таком прочитал. Но на практике – полная хренота.

– Сам ты хренота! – закричала Агата. – Это ты абсурдный эпизод истории магии! Такой великий колдун, и такой непрошибаемый идиот! Вселенная – полная дура, что тебя создала и до сих пор не убила! Ей сейчас стыдно должно быть смотреть мне в глаза!

Это было так неожиданно – Вселенная дура! Стыдно смотреть в глаза! – что я рассмеялся. Агата мгновенно сменила гнев на милость, тоже заулыбалась, покровительственно положила руку мне на плечо. Сказала примирительным тоном:

– Ты по-своему даже прав. Только одного не учёл: у меня же не какие попало люди, а самые лучшие, каких только можно представить. Они родились и живут в мире, который придумала я! Не с бухты-барахты, как у господа бога с природой принято – что получилось, то и сойдёт, пусть себе копошатся до первого апокалипсиса, а потом забудем эту неудачу как страшный сон и затеем что-нибудь ещё. Я сама была человеком, долго среди людей жила, почти полвека на этой каторге отмучилась. Уж я-то знаю, чего людям надо, и чего нам ни в коем случае нельзя. Я сочиняла свои миры долго, тщательно, с умом и с любовью. Естественно они в сто раз лучше так называемых «настоящих», созданных на тяп-ляп! И ты ещё сомневаешься, стоит ли забирать силу у никчемных, ни на что не годных людей ради создания совершенных? Ты же сам поначалу был готов всем для меня пожертвовать, пока вожжа под хвост не попала; ладно, может, ещё образумишься, а нет, дело хозяйское, небольшой вклад – тоже вклад. Но ты должен мне верить и быть на моей стороне! За меня!

Я слушал Агату, цепенея от ужаса – она же совсем сумасшедшая, дырку в небе над этим дурацким поездом, что я вообще натворил? Что за чудовище выпустил на охоту? И одновременно ловил себя на том, что почти готов согласиться с её аргументами, сказать: ну если так, ладно, я же своими глазами видел, как сияют алым и изумрудным светом сторожевые башни Эль-Ютокана, как сверкает при свете луны русалочий мост, как белеют во тьме Драконьи горы Уэрр-Круашата, как пылает огненный замок империи Ширру, они прекрасны, поэтому давай, продолжай. Такова была сила очарования этого наваждения – и, боюсь, не только для одного меня.