Виктор Точинов - Хронофлибустьеры

Приехал в здание Корпуса на Васильевском (бывал я там редко, свалив текущие дела на двух заместителей) – но не обнаружил в груде бумаг, ждущих моих подписей и резолюций, прошения от Василия Ивановича Суворова, отца будущего генералиссимуса.

Начал разбираться – и вскоре испытал преизрядный шок.

В семье полковника Суворова В. И. сыновей вообще НЕ БЫЛО. Единственная дочь Анна была, а мальчиков не послал Господь.

И кто же теперь будет выигрывать сражения при Фокшанах и Рымнике? Кто совершит итало-швейцарский поход? Измаил, ктулху побери, возьмет штурмом кто?!

Через несколько дней шок прошел… Идея перешерстить дворян всех губерний, носящих фамилию Суворов, – в поисках мальчика подходящего возраста и с именем Саша, – была признана идиотской. Мысль подговорить полковника Суворова на усыновление сироты, имеющего склонность к военному делу, я тоже забраковал.

Если Измаилу суждено пасть, кто-нибудь да примет на себя руководство штурмом. Страшно другое… А что, если в результате всего, что я здесь натворил, у МОИХ родителей не родится мальчик? Или они, родители, вообще не встретятся?

После долгих размышлений решил: сделанного уже не исправить, не отменить. Но впредь стану вмешиваться в ход истории как можно меньше. Что бы ни показалось несправедливым, неправильным, вредным для страны, – сиди, Дарк, и молчи. Не то вообще не родишься.

И я сидел. И я молчал. Но одно вмешательство, и достаточно судьбоносное, все же тщательно готовил все пять лет, потому что не мог поступить иначе.

И оно, вмешательство, состоялось. В 1748 году русская армия не отправилась в Рейнский поход под командованием Репнина. Вместо того для содействия австрийской императрице Марии-Терезии была предпринят Прусский десант.

Объединенными силами армии и флота в этой операции командовал я.

Странное чувство…

Я стоял лицом к лицу с человеком, которого давным-давно убил своими руками. (Вообще-то не руками, а челюстями, но не суть.) Однако если для меня его смерть произошла сорок с лишним лет назад, то самому капитану Форрету еще только предстоит погибнуть в результате встречи со мной-давнишним…

Ускользнуть у галеона «Жираф» не было ни единого шанса – несколько месяцев наш флот контролировал окрестности Пиллау так, что и рыбачья лодка не проскочила бы незамеченной. И адмирал князь Голицын, и императрица были уверены, что корабли стянуты отовсюду для противодействия французскому десанту, который непременно состоится с целью вновь втянуть в войну прусского короля Фридриха. На деле же известия о десанте (поступившие из надежнейших французских источников) были дезинформацией, на подготовку которой я потратил два года.

И «Жираф» угодил-таки в расставленные силки!

Сейчас галеон был стиснут между «Добрыней» и «Гангутом» так, что три корабля составляли единое целое – и возможный хронопереход перенес бы их все, как в свое время перенес (перенесет) злосчастный «Котлин», притянутый к галеону абордажными крючьями.

Все хронофлибустьеры кроме капитана были переведены на наши фрегаты. На борт «Жирафа», в дополнение к штатному содержимому его крюйт-камеры, мы перегрузили столько пороха, что хватило бы разнести корабль в мелкие щепки. Даже если секретный отсек трюма после взрыва уцелеет, – в любом случае отправится на дно со всем своим содержимым.

Все это я растолковал капитану Форрету – на шведском простонародном языке, запинаясь, многие слова с трудом всплывали в памяти.

И объяснил, что у него есть две альтернативы: либо он начинает сразу же добровольно и активно со мной сотрудничать, либо его вразумлением займутся специально обученные люди из Тайной канцелярии, прихваченные на борт «Гангута» как раз для такого случая, – тогда сотрудничества все равно не избежать, но вред здоровью будет нанесен существенный. А если специалисты перестараются и капитан загнется от болевого шока, то у меня всегда остается возможность напрямую договориться с обитателями секретного отсека, о которых я, дескать, знаю достаточно…

В глубине души я надеялся, что человек, носящий такой попугайский костюм и дурацкие малиновые ботфорты, не может отличаться большим мужеством, – поплывет, расклеится после упоминания о палачах.

Ошибся…

Ни единый мускул не дрогнул у Иогана-Кристофа на лице. Дослушав меня, он несколько секунд молчал, потом начал смеяться. Смех был странный – негромкий и мелодичный, словно у молодой девушки.