Виктор Точинов - Хронофлибустьеры

Там стояла не Агнета, конечно же… Совсем юная девушка – незнакомая и в то же время неуловимо кого-то напоминавшая.

Кожа белая, сияющая, ни следа загара. Длинные каштановые волосы наполовину прикрывают грудь. Или наполовину открывают… На голове венок из дубовых листьев.

Тот факт, что девушка полностью обнажена – если не считать венок за одежду – дошел с секундным запозданием. Очень уж естественный был у нее вид. Словно именно так и полагается гулять по летнему лесу. Впрочем, не мне было ее судить, сам стоял, как Адам до грехопадения.

Она шагнула вперед, произнесла пару слов, незнакомых и певучих. Я наконец сообразил, с кем довелось повстречаться (исключительно благодаря знакомству с Нейей сообразил), и ответил на русском. Дриада, раз уж пошла на контакт, способна общаться на любом языке.

Хотя более чем удивительно, что она сама заговорила со мной, что вообще показалась на глаза, – дриады славятся своей нелюдимостью, и для того есть веские причины.

Чуть позже я не удержался, спросил:

– Почему ты решила заговорить со мной?

За время, проведенное на хуторе Солигхунд, мне доводилось водить знакомство и с лесорубами, и с охотниками, но они ничего конкретного о здешних дриадах не знали, а если иногда в легендах и преданиях упоминались «лесные девы», то рассказчики не отличали их от русалок…

– Ты одинок, – ответила Балайна, – ты чужой в этом мире. И ты не срубил ни одного живого дерева.

Я не стал говорить, что моей заслуги в том не было. Хуже того, поначалу даже подбивал Агнету слегка побраконьерствовать, свалить втихую без разрешения пару сосен – никто, дескать, и не заметит в таком большом лесу, сколько же можно возиться с хворостом и сухостоем… Затем перестал подбивать, узнав, что лес большой, но охраняется тщательно, следят за сохранностью королевской древесины не только лесники, но и сами крестьяне. За каждый обнаруженный свежий пень, не имевший метки королевского форстмана, штраф налагался на ближайшую деревню или хутор, и не маленький.

Помолчав, Балайна добавила:

– А еще в тебе… не знаю, мне трудно понять… в тебе есть что-то от моего народа, совсем чуть-чуть, капельку…

Ого… Неужели почувствовала, что я десять лет провел в браке с наядой?

…Мы шагали по берегу ручейка, густо заросшему кустарником. Ходить по лесу в компании дриады одно удовольствие: колючие ветви сами расступались, открывая нам путь, – и тотчас же смыкались за спиной.

Балайна объяснила, что окружен такими преградами ручей не зря (в отличие от других здешних ручьев с относительно доступными берегами). Вода в нем особая, особенно у истока, до того, как с ней смешиваются воды других, обычных ключей и родников. Дескать, если бы я вволю напился воды без примесей, – мог бы продрыхнуть несколько веков и проснуться с чистой, как у младенца, памятью. Таких родников в мире лишь семь, причем воды четырех из них на поверхность не пробиваются, впадают в подземную реку Лету.

Даже хлебнув сильно разведенного суперснотворного, я умудрился проспать двое суток. И спал бы еще, если бы она, Балайна, меня не разбудила.

Я верил ей (ну с чего бы дриаде лгать впервые встреченному человеку?) – и одновременно не верил.

Сорок с лишним лет моей жизни – всего лишь сон?

Согласен, время в наших снах течет иначе, чем в реальности, сорок лет без труда уложатся в двое суток. Но как я умудрился во сне выучить шведский язык и не забыть по пробуждении? Сам его придумал? (Причем даже не современный мне шведский двадцать первого века, – архаичный провинциальный диалект, наверняка известный в мое время лишь лингвистам, специализирующимся на Скандинавии). Я помнил сейчас многие книги, что хранились в библиотеке моего особняка на Фонтанке – мог описать, как они выглядели, какие были внутри гравюры, о чем рассказывалось в текстах, а в двадцать первом веке даже не подозревал о существовании этих книг. Я мог бы без запинки перечислить имена и фамилии всех ротных командиров в полку, которым командовал десять лет, а порывшись в памяти, смог вспомнить и половину взводных. И прочее, и прочее… Не бывает таких детализированных снов, не смешите ктулху ради…

И одновременно я все-таки спал эти двое суток (эти сорок лет!) под дубом – дриада не имела причин для лжи, к тому же исчезновение шрамов вполне подтверждало ее слова.

Будь на моем месте старина Хуммель, ничего удивительного в произошедшем не было бы, в его снах и не такое происходит…