Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

– Это Межзвездный зонд, – сказал Кид. – Еще чуть-чуть, и они откроют способ, которым люди перемещались с планеты на планету и со звезды на звезду. Уж десять лет они роются в обломках, пробуют на зуб старые теории, лижут детали и проводки. Зонд почти готов.

Кид махнул рукой, и вместо равнины побежали волны без конца: океан. Показалась дрейфующая станция на металлических понтонах, засновали катера. Краны сбросили в воду какой-то металлический ящик.

– Глубиномер. Скоро не только мечты наши будут скользить по океанскому илу. Мы спустим к источнику жизни наши нынешние тела, как когда-то спускались люди.

Снова взмах руки, и мы увидели в толще земли кольчатых червей, управляемых женщинами в шлемах.

– Буры. В эту минуту в месте под названием Чили бурят подземные ходы.

Последний взмах. Мириады людей за работой. Одни попросту мелют зерно, у других в руках блестящие, многосложные, удивительные инструменты.

– Вот они, труды и подвиги всех мужчин, женщин и андрогинов планеты, сохраняющих мудрость прежней расы. Все богатства, созданные ими, я могу отдать тебе.

Зеленый глаз Одноглаза расширился.

– Это я тебе обещаю. И ты знаешь, что сделаю, как обещал. Только будь со мной, Одноглаз.

Белая ладонь успела снова лечь на плечо пастуха, и он снова вывернулся из-под нее.

– В чем твоя сила? Что ты можешь со своей инакостью? Докричаться до глухого? Поболтать с покойником? Вправить мозги какому-нибудь идиоту?

До меня вдруг дошло, что Кид зол в полный серьез и ему обязательно надо, чтобы Одноглаз согласился.

Одноглаз пошел прочь.

– Эй, Одноглаз! – проревел Кид, да так, что живот у него втянулся и сжались когтистые кулаки.

Одноглаз оглянулся.

– Видишь камень? – Кид махнул в сторону валуна на краю обрыва. – Преврати его во что-нибудь съедобное.

Одноглаз грязным пальцем потер за ухом.

– Двадцать семь дней ты на этом перегоне. А в Брэннинге не был без малого год. Преврати это бревно в ложе вроде того, что было у тебя во дворце твоей матери. В Брэннинге ты был царевич, а теперь от тебя разит драконьим дерьмом. Вон лужа – преврати ее в ванну из оникса, и пусть теплоту воды определяет рычаг, на конце украшенный бронзовой крысиной головкой. У тебя на руках мозоли, а ноги уже гнутые от езды на ящеровом горбу. Где девы, что плясали для тебя на яшмовых плитах открытой террасы? Где юноши, что по вечерам услаждали твой слух музыкой? Преврати эту голую вершину в место, достойное тебя…

Кажется, в ту секунду Одноглаз глянул вверх и увидел меня. Он сразу же двинулся ко мне, только поднял клинок, лежавший у подножия скалы. Одним прыжком оказался рядом.

Кид бесновался на своем обрыве. Его трясло, он стиснул зубы и вжал кулаки в пах. Вдруг развернулся и что-то прокричал…

Гром.

Я дернулся назад. Одноглаз будто и не заметил. Он помогал мне сесть. На обрыве Кид Каюк потрясал руками. По тучам, слепя, побежали молнии. Листва из черной выцвела в бледно-лиловую. Одноглаз даже не моргнул. Снова гром, потом кто-то стал сверху окатывать нас ведрами воды.

Одноглаз помогал мне спускаться по склону. Дорожная грязь у него на плече размокла и казалась глиной. Во мне что-то было не так. Что-то гасло во мне, одно за одним. Дождь был холодный, я дрожал, и казалось, что лучше не продолжать.

Одноглаз тряс меня за плечо. Я открыл глаза навстречу воде с неба и первым делом потянулся за мачете. Одноглаз держал его так, что мне не дотянуться, и смотрел зло.

– А?.. Что?..

Пальцы покалывало.

– Что со мной?..

Дождь жалил мне уши, глаза.

– Что со мной было? Я отключился?

Одноглаз плакал, оскалив в гримасе белые зубы. Дождь прочертил дорожки по его грязному лицу, склеил волосы, и они повисли вдоль щек. Он все тряс меня за плечо, горестный, злой и мокрый насквозь.

Ты умер! Сердитый, непонимающий взгляд. Дьявол тебя побери, Лоби! Как ты мог умереть?! Ты сдался, решил, что все бесполезно. Дал остановиться сердцу, дал отключиться мозгу. Ты умер, Лоби! Умер!

– Но сейчас-то я не мертвый?

Сейчас нет. Он потащил меня вперед. Музыка опять играет. Давай двигайся.

Я снова потянулся за мачете, и Одноглаз отдал мне его. Рубать мне было некого, просто с клинком лучше на душе. Играть ведь тоже нельзя было: ливень.

Наши скакуны стонали под водяными потоками и радостно мотали усами. Одноглаз помог мне сесть верхом. Со сбруей ли, без сбруи – ехать на мокром драконе все равно что оседлать скользкое землетрясение. Наконец впереди завиднелось стадо, медленно идущее сквозь воду.