Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

Там до сих пор пахло людьми и смертью, и это было хорошо: хищники такие места обходят. Пополз, значит, дальше на четвереньках. Сухая земля перешла под руками в мох, а мох – в бетон. Снаружи сверчки и канючие осы сплетали ночь из звуков, которые мне не повторить на мачете, и она разрасталась, кружевная и черная.

Скоро нащупал какие-то рельсы, двинулся вдоль них… сперва по куче земли, потом по веткам и листьям, потом по длинному уклону. Хотел уж остановиться, привалиться к стене, где посуше, и уснуть, но тут путь разошелся надвое.

Я встал.

Дал резкую трель на мачете, и справа эхо вернулось долгое: там тоннелю конца не будет. Слева – обрубок: какое-то помещение. Свернул налево и задел бедром за дверной косяк.

Передо мной осветилась комната. Датчики жизни, значит, живы еще. Стены с вентиляционными решетками, синий стеклянный стол, медные светильники, конторские шкафы и телеэкран, вделанный в стену. Щурясь в новом свете, я подошел поближе. Если телевизор нормально работает, то смотреть приятно: цвета складываются в узоры, а узоры делают во мне музыку. О телевизорах рассказывали те, кто исследовал Пещеру (ночь, костер, дети тесно окружили огонь и странника, всё – жутко любопытно). Два года назад я сам ходил смотреть на телевизор в один хорошо изученный тоннель. Тогда и выяснилось про музыку.

Между прочим, цветное телевидение гораздо интереснее, чем рискованный генетический способ размножения, что мы переняли у людей. Впрочем, побоку. Мир хорош.

Я сел на стол и крутил рычажки, пока не щелкнуло. Экран зыркнул на меня серым, замигал, пошел цветными полосами. В динамиках зашуршали помехи, я нашел колесико громкости и убавил звук, чтобы расслышать музыку цвета. Но только поднес клинок к губам…

Смех.

Я сперва подумал, кусок мелодии. Но нет, это был голос, и он смеялся. И в искрах на экране – лицо. Не картинка, а как будто из всех точек цветомелодии я видел только те, что складывались в черты. Эти черты я бы извлек тогда из любой точечной круговерти: Фриза.

Но голос был чей-то чужой.

Фриза растаяла. Возник Дорик. И снова странный смех. Потом: с одного края Фриза, с другого Дорик. По центру парень – тот, что надо мной смеялся. Прояснилось, налилось жизнью, и я больше не видел комнаты. За его спиной – треснувшие улицы, балки торчат из остатков стен, извиваются сорняки, и на всем мерцающий зеленый свет, а солнце – белое на рябом небе. К фонарному столбу прилепилось существо с плавниками и белыми жабрами, скребло по ржавчине рыжей лапой. Из тротуара торчал гидрант в хитрых разводах света и яри.

Парень – рыжее Блоев, киноварней разбухших от крови цветков – смеялся, опустив глаза. Ресницы у него были золотые. Прозрачная кожа отблескивала зеленым, словно светилась зеленью изнутри, но я знал, что под обычным солнцем он был бы бледный, как Белыш перед смертью.

– Лоби, – прозвучало из смеха.

Открылись мелкие зубы без счета. Как у акулы, что я видел в Уникиной книге: ряды костяных иголок тесно посажены один на другой.

– Лоби, приятель, как это ты собрался меня разыскать?

– Что?..

Думал, от моего голоса видение пропадет.

Но неведомо где голый смеющийся парень по-прежнему стоял одной ногой в сточной канаве, заросшей сорной колеблющейся травой. Пропали только Фриза и Дорик.

– Где ты?

Он поднял глаза, и у них не было белков, только золотое и карее. Я видел такие раньше, но все равно стало не по себе: собачьи на человеческом лице.

– Мама звала меня Бонни Уильям. А теперь меня величают Кид Каюк. – Он сел на бордюр и свесил руки на колени. – Разыщешь ты меня, значит, и убьешь, да? Как я убил Фризу и Дорика?

– Ты? Ты, Ло Бонни Уильям?..

– Без Ло. Я Кид Каюк.

– Ты их убил?.. За что?

Отчаянье свело мои слова до шепотов.

– Они были инакие. А я инакий похлеще любого из вас. Я вас боюсь, а кого я боюсь… – опять смех, – я убиваю. – Он мигнул. – Это не ты меня ищешь, приятель. Это я тебя ищу.

– Как?

Он тряхнул головой, откинув с белого лба киноварную прядь.

– Я тебя веду. Если бы ты не был мне нужен, Лоби, ты бы меня не нашел. Но ты нужен, и тебе меня не миновать. Я вижу глазами каждого в этом мире, в любом из миров, где хоть раз были наши предки. Я многое знаю о вещах, которых никогда не трогал и не нюхал. Ты вот сейчас не знаешь, где я, а бежишь прямо на меня. А в конце, – он поднял голову, – ты побежишь прочь из моего зеленого дома, ты будешь шарахаться в песках, как слепая коза на краю расщелины…

– Откуда ты знаешь про…