Светлана Кузнецова - Дворец для рабов [litres]

– Стихи, – пожав плечами, ответил Данька. – Маяковского. Это по чьему имени эту станцию назвали.

– Некрасивые какие-то, – поморщился мужичок.

– Я просто неправильно читаю, – повинился Данька. – Мне, признаться, Есенин гораздо больше нравится, а еще Ахматова и Окуджава, но станций метро для них не выстроили, увы.

– А вы нездешние, чай, – отозвался еще один мужик, сидящий напротив. Он не спрашивал, утверждал. Уж слишком отличались и Тим, и Данька от окружающего народа.

– Нет, мы… – начал было Данька, но Тим вовремя наступил ему на ногу.

– Ой, извини, – тотчас сказал он, но друг уже понял, что едва не сболтнул лишнего.

То, что просто не будет, они поняли, когда вышли на станцию. Похоже, здесь не было ни главы, ни кого-нибудь еще, облеченного властью. По этой причине и пускали сюда всякого пришедшего, в том числе и вооруженного.

Жители станции бедствовали – это бросалось в глаза, удивляло и злило одновременно. Будь воля Тима, они к костру этому не подсаживались бы и не участвовали бы в разговорах. И так ведь ясно было: ловить на этой станции нечего. Люди – бледные, грязные, опустившиеся, – казалось, не выживали, а доживали положенный им наверняка недолгий век. Особенно удручала разносящаяся повсюду вонь давно не мытых тел.

«Как они только еще не передохли здесь от той же чумы, крыс-то тьма-тьмущая в тоннелях», – думал Тим, стараясь не слишком морщиться.

Однако информация была нужна как воздух, и им даже посчастливилось кое-что узнать о гораздо лучших местах, в которые здешние обитатели отчего-то не стремились. На прямой вопрос Даньки по этому поводу они получили не менее прямой ответ: «А зачем?»

Маяковцев все устраивало! Они не хотели ни жить лучше, ни что-нибудь делать для собственных детей. Даже у Тима, никогда не отличавшегося чадолюбием, в том числе и по причине собственного невеликого возраста, внутри все обрывалось, когда он видел полуголых, худых, явно недокормленных подростков, снующих то тут, то там в поисках милостыни. Хрупкие бледные тельца, по которым можно изучать анатомию, непропорционально большие головы. А еще они сплошь были бесцветными: с блеклыми, прозрачными глазами и паутинкой тонких, седых волос.

– Дети подземелья, – проговорил Данька.

– Ужас и кошмар, – откликнулся Тим. В поселке иногда рождались такие дети, но нечасто. На умственных способностях, к счастью, это не отражалось, и их считали нормальными.

А еще Данька едва не пристрелил какую-то мамашу, потребовавшую от него плату за то, что слишком пристально смотрел на ее «дитятю». Как выяснилось, вместо денег здесь ходили патроны, и для Тима и Даньки – пришельцев из теперь уже неясного откуда-то – подобное казалось еще большей дикостью.

«Разве не должны люди, объединенные одной общей бедой, помогать друг другу просто так? – размышлял Тим. – Хороши были бы патрульные, требующие плату за защиту с мирного населения! А поварихи, их кормящие, – за еду. А врачи – за оказание помощи. А…»

Когда Данька в резкой форме послал тетку подальше, та развопилась, что «она же ж мать», а потому хочет для своего ребенка самого лучшего и не позволит смотреть на него «всяким извращенцам с их похабными фантазиями».

Тим тогда и сам едва удержался, чуть не вскинул автомат, услышав обвинение в педофилии, и неожиданно для себя самого пошутил: «Не же ж мать, а еж мать».

«О! Точно! – поддержал его Данька. – Еж мать, самая настоящая!»

Визгу было много, зато удалось как-то разрядить обстановку. Рядом начали притормаживать невольные свидетели перебранки и злословить.

«Да какая ты мать? – выкрикнул кто-то. – Нормальная не рожала бы. Лучшего она хочет, оглянулась бы по сторонам! Хабалка!»

«Нормальные давно в Ганзу подались», – согласилась другая, одетая немного лучше остальных.

Тетка переключилась на них, и друзьям удалось уйти на другую сторону станции. Тогда и подсели к этому костру, тем более находились возле него не только маяковцы, но и челноки, многое знающие о метрополитене и бороздящие его из конца в конец.

Они и поведали… всякое. Про фашистскую погань, расположившуюся на соседней строенной станции – Тим не поверил бы в возможность подобного, если бы сам не увидел прохаживавшегося по платформе офицера. Выглядел ублюдок откормленным и лоснящимся в сравнении с прочими жителями «Маяковской», самодовольным настолько, что его немедленно захотелось пристрелить или избить до кровавых соплей. О сверкающем «граде на холме» – Полисе, который в отличие от мифического «Изумрудного города» не являлся красивой сказкой, а располагался совсем рядом. Вот только путь к нему вел через проклятый Рейх.