ВЛАДИМИР САЛИМОН - Происхождение точки росы

В связи с международным положеньем

по швам миропорядок затрещал,

что связано, должно быть, с напряженьем,

которым прежде я пренебрегал.

***

Лирическому образу соседки

я неспроста твои черты предал,

дал твой мешок, собрать заставил ветки,

что прошлой ночью ветер наломал.

Я на нее списал твое упорство,

упрямство, неумение прощать.

В ее словах отныне нет притворства,

но я всей правды не желаю знать.

Поскольку для нее важней редиска,

укроп с петрушкой, чем мои стишки,

отнюдь не принимаю к сердцу близко

улыбочки кривые и смешки.

***

При въезде в город огляделся я.

Здесь жизнь была странна, убога,

здесь было людям нижнего белья

необходимо очень много.

Вода кипела и клубился пар.

С еще сырых ночных рубашек

текла вода на липкий тротуар,

стекала по трубе – в овражек.

***

Из земли плуг выворотил кости

черные, как угли из печи.

Мы их закопали на погосте

без особых почестей в ночи.

Кто-то приволок из дома ящик

со следами выцветших чернил,

кто-то крышку, словно настоящий

гробовщик, к нему приколотил.

В дальний путь отправили посылку

мы из Царства света в Царство тьмы,

будто бы на Север – в Индигирку –

пламенный привет из Костромы.

ИСЧЕЗНОВЕНЬЕ ДИКИХ ПЧЕЛ

***

Ели мы пирог слоеный с вишней,

когда вспыхнул между нами спор

про мир божий, что создал Всевышний,

но привел в порядок Пифагор.

Семь небес сияют в высях горних, –

с важностью сказал один из нас.

Семь известно Ангелов Господних,

Что сойдут на землю в грозный час.

Видим глазом невооруженным

мы на небе только шесть планет –

пробурчал другой.

Между ученым

и церковником согласья нет.

Из кустов вспорхнула с криком птица.

Я воскликнул: Это воробей!

А жена сказала: Нет, синица,

что звенит во мраке, как ручей.

***

Никак на крыше флюгер ржавый

вокруг оси не повернется,

скрипит в ночи, как сук корявый,

как куст сухой, под ветром гнется.

На мир глядит безумным оком

железный петушок со спицы.

Он повернулся к ветру боком,

не так, как все другие птицы.

Не так, как парусные лодки –

в открытом море к ветру носом,

когда юнцы из мореходки

ведут их мелким длинным плесом.

***

Нам показала зубки ночь,

как старикам-родителям

их прежде ласковая дочь,

обзаведясь сожителем.

Он продает на рынке лук,

чеснок, морковь с картофелем,

но выглядит сердечный друг

красавцем с римским профилем.

Мать плачет день и ночь подряд.

Отец орет, как бешеный.

Тяжелый курит самосад,

пьет спирт, с водой не смешанный.

***

Сложил, как складывать учил

отец, бумажный треугольник,

но своего не опустил

письма в почтовый ящик школьник.

Он на лужайке стрекозу

поймал и тот же час бедняжку,

очки поправив на носу,

неспешно затолкал в бумажку.

Так и осталась стрекоза

вместо письма лежать в конверте.

И я, смотря в ее глаза,

спокойно думаю о смерти.

***

Полюса пришли в движение

и поплыли кто куда.

На людей нашло забвение.

Слепота и глухота.

Тот, кто слезы лил от жалости

над увянувшим цветком,

устыдившись своей слабости,

ненавидит всех кругом.

***

Лицо твое свет лампы осветил,

и я себе представил на мгновенье,

как Бог Содом с Гоморрой истребил

и только Лотту даровал спасенье.

Его жена и дочь, ослеплены

огнем небесным, превратились в камень,

а лица их, что ужаса полны,

из соли изваял небесный пламень.

Должно быть, и твоя жизнь солона,

что так лицо твое во мгле сияет,

как будто это соль с морского дна

мельчайшими кристаллами сверкает.

***

Розанов за нумизматикой,

а писатель с давних пор

сильно увлекался антикой,

нес порою всякий вздор.

Жизнь пропащая, проклятая! –

говорю у нас в саду

за обрезкой винограда я

в голубую пустоту.

Или я напрасно думаю,

что не слышит слов моих

Бог, идя дорожкой лунною,

слов бессмысленных и злых?

***

Вороний грай встревожил лишь на миг.

Не подал виду бедный Павел,

что слышит он шаги убийц своих.

Открытой в спальне дверь оставил.

Я точно так же поступить решил.

В саду услышав гомон птичий,

как бедный Павел, дверь не затворил

вне всяких строгих правил и приличий.

Чтоб ничего не заподозрил я,

разувшись у порога,

скинув платья,

взбежала в дом любимая моя,