ВЛАДИМИР САЛИМОН: Происхождение точки росы

Вздохнет, но ничем не поможет.

***

Вне поля зрения осталось

вдали за рощей придорожной,

что самым важным представлялось

живущим жизнью невозможной.

Мой взгляд скользнул по избам сонным,

как будто бы по лицам спящих

во мраке душном и зловонном

людей и пьющих и курящих.

Увидел я лишь на мгновенье

их тяжкий сон, как матерьяльный

объект,

и ветра дуновенье,

и свет незримый, дух астральный.

***

Из репродуктора невнятно

все утро музыка звучит,

усиленная многократно.

Народ безмолвствует.

Молчит.

Дождь, барабанящий по крыше,

вдруг прекратился, ветер стих.

Когда бы жили мы в Париже,

я б написал об этом стих.

Свободный. Легкий. Либеральный.

Чтоб не тревожить бедолаг,

как Франсуа маниакальный

или неистовый Жан-Жак.

***

Довольно оказалось пустяка,

чтоб ощутил я ветра дуновенье,

почувствовал, как напряглась река,

всему вокруг передалось волненье.

Любая мелочь точкой отправной

Божественного замысла быть может,

но нужен Пушкин, Гоголь, Лев Толстой,

кто на себя ответственность возложит.

Кто на себя нелегкий труд возьмет,

что в пору лишь античному герою,

взвалившему на плечи небосвод,

сокрывши наготу за бородою.

***

Как праведник, душой и сердцем чист,

преодолев земное тяготенье,

между землей и небом желтый лист

вдруг зависает всем на удивленье.

Мы все не без греха, и потому,

спугнуть остерегаясь чудо это,

не шелохнувшись, долго в полутьму

я вглядываюсь на исходе лета.

***

На переправе ждут паромной,

хотя им плыть недалеко,

те, кто родятся ночью темной,

подолгу часа своего.

Паромщик, шельма, переправу

наладив в обе стороны,

сюда везет мальцов ораву.

Их крики над водой слышны.

Обратно старцев седовласых

во тьме кромешной грузит он,

как будто бы зверей ужасных

под их протяжный плач и стон.

***

С.Лурье

Поэту в гроб положат розу,

что не истлеет за столет.

Зашел в церквушку по морозу,

где похоронен Шеншин-Фет.

Мой друг так коротко и ясно

об этом написал, что мне

вдруг стало больно жить напрасно

в холодной северной стране.

Мне на мгновенье жалко стало

всех больше самого себя.

Как в детстве в кончик одеяла,

в свой шарф зубами впился я.

***

Эти крысы, словно муравьи,

понемногу нас сживут со свету,

сколько серых ядом не трави! –

с горечью сказал сосед соседу.

Мы глядим с балкона – сверху вниз,

опершись на шаткие перила.

Поселившись в доме, стая крыс

каменные стены подточила.

За год дом изрядно обветшал.

Сыплется на землю штукатурка.

Дом сопротивляться перестал.

Сдался он, как грек на милость турка.

***

Немудрено, что ангелы и боги

себе определили небеса,

а нам достались поскромней чертоги –

моря и горы, реки и леса.

Когда идет переустройство мира,

до равенства и братства дела нет,

поскольку человеку не до жира,

сгоревшему, как спичка, в цвете лет.

Лицом он черен сделался ужасно

от чада, дыма, копоти костра.

И Высший суд решил единогласно,

что стоит он лишь заднего двора.

***

Над землей кружащиеся птицы,

может быть, лишь плод воображенья,

как элементарные частицы

с крайне ненаучной точки зренья.

Снег лежать остался в поле чистом,

как боец, что пал в смертельной схватке,

без прикрас любимым мной артистом

сыгранный на съемочной площадке.

Достоверно все – земля под снегом.

Ватник сальный. Тельник. Нож заправский.

Но Судьба играет человеком.

Все напрасно – умер Станиславский!

***

Мне запомнилось на марке

выраженье мины постной,

в точности, как у кухарки,

у особы венценосной.

Может быть, все дело в цвете.

Марка та была лиловой,

словно пятна на паркете

возле шкафчика в столовой.

Словно пролили чернила

там лет сто назад, иль двести,

иль с годами проступила

кровь на этом гиблом месте.

***

Каши манной иль манны небесной

ожидаю и ложкой стучу

что есть мочи по миске железной.

Есть хочу! Есть хочу! Есть хочу!

Этот крик поутру раздается,

на заре, когда в доме все спят,

лишь лучи восходящего солнца

нежно шарят по лицам ребят.

Я, проснувшись, на кухню пробрался,

где в кастрюльке кипит молоко.

Хлеб, что с вечера свежим остался,

отыскал я буфете легко.

***

На пороге жизни вечной

я приглядываться стал.