Тимур Максютов - Про звезду (сборник)

– Нет у меня братьев, один я у бацьки.

– А у меня есть. Азимбек, двенадцать ему. В Бишкеке тепло сейчас. Скучает, наверное. Его без меня на канал купаться не пускают.

– А давайте встретимся, когда отсюда вылезем! – вдруг предложил Бульбаш – в Москве! На Новый год. На Красной площади.

– А чего это в Москве? – ревниво спросил я, – Питер всяко лучше.

– А потому, что и из Минска, и из Бишкека самолёт в Москву есть, а в Питер – не факт! И вообще, нечестно: нам ехать, а тебе – нет!

– Согласен, – кивнул Мамай. И рационально заметил: – Только не на Красной площади, там народу – туча на Новый год. Не найдёмся.

– Тогда – на Бухарестской, там кафе неплохое.

– Мало ли, – пробурчал я, – может, там давно кафе закрыли.

– Тогда на выходе. Из метро «Бухарестская». Не перепутай только, Питер.

– А чего путать-то? Столица Болгарии.

– Венгрии! – поправил Бульбаш.

– Какая разница? Ладно, – сказал я.

А Мамай прищурил узкие глаза в знак согласия.

– Нет, я обязан. Должен. Поеду.

Она вздохнула.

– Я знала. Собрала твой портфель. Не перепутай – телефон в левом отделении, паспорт – в правом.

Я не нашёл слов. Просто чмокнул её в щёку.

Парни попали в переплёт из-за меня. Ребят выводили из зиндана по одному, а потом слышалась короткая очередь…

Я остался в яме последним. Я выл от бессилия и чувства вины.

Потом за мной приехали из посольства и забрали. Я искал ребят и через ветеранские организации, и через МИД. Но я не знал настоящих фамилий и имён…

Двадцать лет – это очень много.

И каждый раз я приезжал на новый год в эту сраную Москву, и ждал на выходе из долбанной станции метро «Бухарестская».

До утра первого января. И в шесть часов утра ехал на Ленинградский вокзал.

Измотанный. Злой.

Непрощённый.

Привычно подстелил пенку. Сел на гранитный парапет. Подошли полицейские, проверили документы. Увидев ветеранское удостоверение, козырнули:

– А, мы про вас знаем! Легенды ходят, что вы – каждый год. Боевых товарищей ждёте…

Небо грохотало фейерверками. Припасённые женой бутерброды я разделил с бродячей собакой. Погладил по жёсткой шерсти:

– Вот так, брат. Погубил я своих пацанов. Был экипаж – и нет теперь.

Пёс всё понимал и вздыхал в унисон моему настроению.

Но и он ушёл часам к пяти утра – заскучал.

Накинул капюшон, чтобы никто не видел слёз. Не дождались ни в Минске, ни в Бишкеке своих сыновей. И виноват только я.

Зачем я живу?

– Я же говорил, – послышалось вдруг за спиной, – что этот балбес всё перепутает, как обычно. Сразу надо было догадаться.

Они стояли – лысый Бульбаш и растолстевший Мамай.

Когда уже выпили по первой, я выдохнул и спросил:

– Где же вы были, гаврики? Двадцать лет, как нанятой, каждый новый год…

Бульбаш усмехнулся:

– Ты, командир, путаник. Мы где договаривались встретиться?

– Ну как же. Тут, на Бухарестской.

Мамай вздохнул и сказал:

– На Будапештской, ёшкин кот. На Будапештской.

И разлил по второй.

– Серая пошлость будней губит меня, – страдал он, – одно и то же. Три вперёд, одна вбок, одна вбок, три вперёд. Слишком низок порог, а хотелось – в полёт!

Надменная Королева поджала полные алого сока губы:

– Мальчик, мир чёрно-белый. Либо ты с нами, либо – против нас. Что за глупости в твоей голове?

– Молодой ишо, – икнул бывалый Офицер, – необстрелянный. Вот прилетит пара ядер в башку, как мне – так дурь-то и выбьет. Главное – ввязаться в этот, как его. В бой! А после уже и.

Офицер хлебнул из поясной фляги и рванулся было вперёд, но качнулся, и его понесло куда-то по диагонали.

– Животное, а туда же. Рассуждает, – буркнула прямолинейная Ладья, – и что это за прыжки? Препятствия надо не обходить, тем более – перепрыгивать. Прошибать их надо.

– Судьба жестока к трубадурам. Они – лишь лёгкие фигуры, – пробормотал Конь.

– Ах, какой он! – прошептала юная Пешка, – романтик, настоящий поэт.

И зарделась.

– Отставить краснеть! Соблюдать форму одежды, – проревел Офицер, – Ориентир два – куча дерьма! Примкнуть штыки! Марш, марш!

Покачнулся и упал с доски.

– Доигрался. Чёрно-белая горячка, – неодобрительно заметил старый Король, – господи, с кем приходится работать: один алкаш, другой свихнулся на почве литературы.

Но у Коня было своё мнение; он приставил копыто к груди и воскликнул:

– Погиб достойный муж в бою! Осанну храбрости пою!

– Как это прекрасно! – восхитилась Пешка, – можно мне экземпляр? С автографом.