Альбер Робида - Двадцатый век. Электрическая жизнь

– Продолжайте, я слушаю, – сказал фонограф.

– Он слушает! Этого еще только недоставало, – возразила г-жа Лакомб. – Неужели вы думаете, что я проехала восемьсот верст единственно лишь для удовольствия поговорить с вами, г-н фонограф? Можешь слушать сколько угодно, голубчик! Развесь уши пошире! – Я ухожу! Я знаю теперь, что Филоксен Лоррис настоящий медведь, но это не мешает его сыну, Жоржу Лоррису, быть очень милым молодым человеком, к счастью, вовсе не похожим на своего папашу. Он, вероятно, унаследовал приличные манеры и умение держать себя от матери. Мне, право, жаль её бедняжку! Ей должно быть очень несладко жить с ученым медведем вместо мужа. Впрочем, я даже кое-что слышала о том, что они живут друг с другом, как кошка с собакой!.. Теперь я вполне убеждена, что в этом виноват именно её медведь-муж со своими фонографами…

– Вы кончили? – осведомился фопограф. – Я записал всё до последнего слова…

– Ах ты Господи! – вскричала внезапно, испугавшись, г-жа Лакомб. – Этот негодяй всё записал. Что я наделала? Мне и в голову не пришло, что он не только говорит, но и записывает… Теперь он повторит всё, что я сказала. Это чистое предательство!.. Право не знаю, что теперь и делать! Как зачеркнуть теперь написанное? Ах ты, мерзкая негодная машина! Погоди-же, я тебя проведу! «Ао! Мой котел вам сказайт… Мой аглицкой дам, мистрисс Арабелла Гогсон из Бирмингем, выражайт сердечна свой восторк от знаменита Филлокс Лоррис…»

Порывшись с лихорадочной поспешностью в ридикюльчике, который держала в руках, г-жа Лакомб вытащила оттуда вышивку для туфель, предназначавшуюся в подарок её супругу, и положила ее на фонограф.

Продолжайте! Я слушаю! – сказал фонограф.

– Мой сам шиль два туфля к сей велик челавек… Сказывайт, пожалуй, что мой зовут мистрисс… Однако, попала же я впросак! Ведь к фонографу-то приделана у него маленькая фотокамера! С каждого гостя снимают портрет! Теперь я здесь увековечена… Тут уж ничего не поделаешь. Остается только спасаться бегством. – Она направилась было к дверям, но поспешила вернуться.

– Я бы завершила свою невежливость, если бы ушла, не прощаясь. Что подумали бы тогда про меня? – сказала она вполголоса и затем, нагнувшись к фонографу, громко добавила – Считаю для себя честью и счастьем, что имела удовольствие беседовать хоть мгновенье со знаменитым Филоксеном Лоррисом, несмотря на то, что беседа эта неоднократно прерывалась дерзкими выходками надоедливой англичанки. Имею честь откланяться великому человеку и выразить ему глубочайшее мое почтение.

– Имею честь кланяться. Прощайте, сударыня! – отвечал фонограф.

Г-жа Лакомб, которую было не так-то легко сбить с позиции, вернулась в Лаутербруннен очень взволнованная и не сочла нужным хвастаться своими похождениями.

Боже мой! С меня уже успели снять портрет!

Несколько времени спустя Эстелле пришлось держать государственный экзамен на чин инженера. Она нисколько не боялась теперь этого поверочного испытания, так как прекрасно к нему подготовилась. Благодаря советам Жоржа Лорриса, а также полученным от него фонограммам лекций и заметкам, она превосходно усвоила себе решительно все, о чем можно было спросить ее на экзамене. Нимало не тревожась, Эстелла приехала в Цюрих и явилась вместе с прочими кандидатами и кандидатками в университет. Ободренная отличными отметками на письменном экзамене, она предстала на словесное испытание без особенно усиленного сердцебиения.

При первых, однако, вопросах, обращенных к ней с высоты величественных белых галстуков её судей, Эстелла как-то разом утратила непривычное, искусственное свое самообладание. Она то краснела, то бледнела, взглянула сперва вверх, а потом потупила глазки и совсем смешалась, но сделав над собой энергическое усилие всё-таки начала отвечать. Оказалось, однако, что все, выученное ею так добросовестно, перепуталось у ней теперь вдруг в голове. Из её знаний образовался какой-то беспорядочный хаос, так что она на все вопросы отвечала совершенно невпопад. В результате получилась полнейшая катастрофа. Плоды всех трудов Эстеллы пропали даром. На устном государственном экзамене она получила сплошь и рядом нули, и экзаменационная комиссия единодушно прокатила ее на вороных.