Эдвард Даль - Игра с отражениями (оборванная исповедь)

На некоторое время мною овладело нечто вроде ступора.

Течение времени я не контролировал и хода его не ощущал. Звуков не было. Было немое кино, содержание которого я не имел возможности анализировать и поэтому не понимал.

Снежное поле. Провал в снегу. Из провала показывается голова человека в каске с налобным фонарём. Потом выползает весь человек. Неподвижно лежит рядом с провалом. Зашевелился. Повернулся. Сел. Отстегнул что-то от груди. Вынул из чего-то ноги. Встал. Идёт ко мне. Останавливается напротив. Смотрит. Наклоняется и кладёт мне руку на плечо. Что-то говорит. Смотрит в лицо. Трясёт меня за плечо. Смотрит. Говорит.

Трясёт. Распрямляется. Тянет меня за руку вверх. Кричит. Бьёт меня по щекам. Смотрит. Заходит мне за спину. Тянет меня вверх за подмышки. Я встаю. Меня поворачивают. Держат сзади за куртку и подталкивают. Я иду к камням. Меня сажают между камней на подстилку. Чем-то накрывают спину и плечи…

Не знаю, сколько времени я пробыл в таком состоянии, пока меня вытащили из него. Я обнаружил себя сидящим на камне, на той самой осыпи, под той самой чёрной скалой… Спазм сознания, видимо, проходил, и оно стало способным вместить в себя ещё что-то, кроме ужаса отчаяния. Я уже не видел самого себя со стороны. Тело, хотя и не без труда, вновь начало подчиняться разуму. Я услышал звуки. Какие-то слова. Смысла их я, впрочем, не понял, но уже не потому, что оставался неспособным вообще что-либо понимать, а потому, что это была, видимо, русская речь.

Говорил человек в яркой оранжево-синей куртке. Он сидел передо мной на раскладном металлическом стульчике, глядел мне в лицо, водил у меня под носом ватным тампоном и произносил отрывистые фразы, вероятно, обращаясь к Андрею и какому-то человеку, стоявшему у него за спиной. Ещё я увидел рядом с собой объёмистый алюминиевый кофр медицинской укладки. На его откинутой крышке валялся пустой одноразовый шприц. Видимо, кому-то недавно делали укол. Скорее всего, мне.

Я не видел, как Диану поднимали из трещины.

После того, как врач (тот самый, что сидел на раскладном стульчике) понял, что его пациент вновь обрёл способность к самостоятельному передвижению, меня под конвоем двух сопровождающих отправили вниз, к вертолёту, ожидавшему завершения поисково-спасательных работ на небольшой ровной площадке рядом с языком ледника.

Солнце, клонившееся к западу, уже готовилось упасть за хребет, когда из-за ближайшего перегиба снежного поля на леднике вынырнула и довольно быстро покатились вниз, по направлению к морене, цепочка из шести спасателей на лыжах. В центре цепочки, управляемое двумя лыжниками, двигалось нечто среднее между санями, корытом и носилками. Там, в вытянутом металлическом ковше, притянутый к основе шнуром, лежал длинный чёрный кокон…

Я сидел на небольшом плоском камне под одной из лопастей вертолётного винта, упругой дугой нависавшей над моей головой, и оцепенело смотрел за эволюциями, которые спасатели совершали со своим грузом: как они докатили его до морены, как потащили его дальше, то скрываясь за каменными валами, то показываясь на их гребнях, как вынесли его на площадку к вертолёту. Потом эта штука проплыла у меня перед самыми глазами и скрылась в темноте люка, над которым тут же начал раскручиваться воздушный винт.

– Давай! Поднимайся! – прокричал мне в ухо сквозь нарастающий рёв двигателя откуда-то появившийся Андрей и, когда я встал, подтолкнул меня к короткой лесенке ведущей в чрево машины.

Мне показалось, что полёт продлился очень недолго, буквально несколько минут.

Возможно, это так и было, а может быть, я опять потерял ощущение времени.

Где-то над моей головой огромный винт старательно месил и рубил воздушные потоки. Машину трясло и качало. В такт всем этим механическим вибрациям вздрагивал привязанный к носилкам чёрный клеёнчатый мешок с петлями по углам, глухо застёгнутый на молнию. Носилки стояли на полу прямо передо мной, и мне некуда было деть свои глаза. Разве что закрыть.

Помню, – меня драло ознобом по спине от одной мысли, что нужно будет в какой-то момент раскрыть эту стиснутую длинной полосой тупых металлических зубчиков жуткую пасть и увидеть её страшное содержимое.

Ещё больше угнетала неизбежность того, что начнёт происходить уже в ближайшие часы, – медленное и отвратительное тление тела. Моё вполне материалистическое сознание не оставляло сомнений в совершенной естественности именно такого хода вещей. Однако это философское понимание вовсе не успокаивало. По отношению к Диане оно казалось совершенно противоестественным и абсолютно несправедливым.