Петр Ингвин - Зимопись. Книга пятая. Как я был невестором

Царберы придерживались некой системы. Начали они с «воинов добра и света», собирали их по всему лесу, как грибы, и выковыривали из подземелий. Связанных ставили на колени. Тому со свитой пока не трогали. Когда с лесными заговорщиками закончили, ряды щитов разошлись, чтобы получился узкий защищенный коридор. По нему к нам прошествовала Верховная царица собственной персоной.

Правительница остановилась неподалеку от Томы, в недосягаемости от зверья, которое могло кинуться, и от меня с Юлианом, поскольку теоретически мы тоже могли кинуться. Оставленное расстояние гарантировало, что любого, кто двинется с места, успеют несколько раз проткнуть, покромсать на кусочки и даже, возможно, пожарить.

– Здравствуй, юная царисса. Извини за спектакль. Ловля на живца опасна, но ты чрезвычайно удачлива. Я рискнула и не проиграла. И ты тоже. Потому что я прощу тебя, если все это, – рука в позолоченном доспехе описала круг, охвативший ряды связанных, – ничего для тебя не значит. Они боролись с установившимся порядком. Они – враги равновесия. Ты либо с ними, либо со мной. Выбирай.

Слова упали в благодатную почву. Без колебаний Тома выбрала стан победителей. У меня же состояние было, будто вынули из морозилки и поставили в микроволновку.

Под трупом Добрика растекалась кровавая лужа, но до убитого теперь никому не было дела. Все, что произошло более минуты назад, превратилось в далекое прошлое.

Внимание царицы привлекли не мы, не наши звери, и даже не пойманная армия заговорщиков.

– Это та, о ком я думаю? – Царица не удержала изумления, увидев Грозну в Томиной свите. – Юная царисса, ты не перестаешь удивлять.

Грозна стояла, не шелохнувшись, не выказывая ни подобострастия, ни почтения. Но без дерзости. Она просто признавала за царицей высшее право решать.

Правительница быстро подавила эмоции, во взгляде вновь воцарились отстраненность и пустота.

– Царевна Есенина принята в семью и отныне является войницей Тамариной, – со смесью гордости и опаски объявила Тома. – Она принесла мне присягу.

Некоторое время царица раздумывала. В конце концов, вопрос, который сейчас не был злободневным, она решила не поднимать. Понятно, это всегда успеется – в более спокойной обстановке. Если понадобится. А может, и не понадобится, так как один из выживших в кровавой мясорубке могучих врагов превратился в соратника. Что может быть лучше? И снова – Тома. Повод для новой легенды.

Царственная рука сотворила сигнальный жест, Томе поднесли меч. Не тот, который отобрали. Новый был тоньше, изящнее, но длина не позволяла думать, что клинок легче. Царбер, долгое время державший его на вытянутых руках, уже прилагал усилия.

– Бери, – приказала царица. – Я знала, что рано или поздно они присягнут новой хозяйке. Без снабжения в лесу не выжить, а грабить они не стали бы из-за убеждений. Без сильной руки во власти у Паутины не было будущего, потому мы за тобой следили. – При взгляде на тело дворецкого у царицы вырвался легкий вздох. – Не были известны ни местонахождение базы, ни количество заговорщиков, ни состав и руководители. Другого пути взять всех разом не существовало. В деревнях еще остались информаторы, но без связи они ничего сделать не смогут. Вместо хвоста мы рубим голову, и, чтобы доказать, что твоя голова не должна слететь вместе с остальными, ты сама исполнишь приговор.

Колени Томы дрожали. О том, к чему идет дело, можно было догадаться, едва меч оказался у Томы в руках.

– Всех? – все же ужаснулась она.

Два ряда по нескольку десятков человек, которые поклялись отдать ей свои жизни – они никак не думали, что нужный миг наступит так скоро.

– Через одного, – разрешила царица.

Ее глаза улыбались.

В годы Второй Мировой офицеры из самурайских фамилий таким способом казнили китайцев. Приговоренных длинными рядами ставили на колени, и жертвы радовались легкому избавлению, подставляя шеи под острия офицерских катан. Возможно, и сейчас быстрая смерть спасет людей от кошмара допросов в застенках крепости.

Один раз с подобным испытанием Тома справилась – на коронации. Но здесь никто не опустил головы. Эти люди смерть презирали.

Многие лица были мне знакомы: Тихон, троица мародеров, лесной стрелок, от которого в первый раз мы услышали лозунг «Смерть ради жизни, за лучшую жизнь». Довелось ли им думать, что смерть настигнет их совсем по другому поводу? И вообще: думает ли кто-то о чем-то подобном, когда затевает ломку устоев родного государства?