Геннадий Прашкевич - Ошибка создателя. Рассказы и повести

Но Ящиком он стал позже. Когда его командировали в американскую спецчасть охранять запасы йодистого серебра. Невзрачный, безобидный на вид порошок, носящий зато великолепное имя - Оружие Зевса. От американского лейтенанта Кроу Ящик узнал, что стоило кристалликам йодистого серебра попасть в скопление облаков, как облака мгновенно выпадали на землю в виде дождя, снега или града.

Спецчасть, в которую командировали Ящика, была началом тех спецчастей, что провели в Лаосе в 1962 году операцию «Поп-1». Десять - двадцать граммов йодистого серебра - и на вьетнамцев обрушился ледяной ливень, все смывая с лица земли!

Ящик вспомнил, как лейтенант Кроу, смеясь, тыкал пальцем в небо и говорил: - Анри, вы - французы - работаете вручную. Вам никогда не стать великой нацией. Ваше время прошло. Наступило время держав технических. Оружие Зевса - это еще не все. Подожди, у нас будут окисляющие дожди. Дожди, способные выводить из строя радиолокаторы грузовики танки, и, конечно, живую силу. От этих дождей не спрячешься. Мы откроем в небе такую дыру, что при необходимости сможем спустить в нее всю атмосферную влагу! Мы научимся по желанию нагревать или охлаждать землю, увеличивать уровень радиации, вызывать землетрясения!

Он был веселый парень - лейтенант Кроу - и он утонул, как и все рядовые спецчасти, как все служащие экспедиционных войск, как все вьетнамцы, оказавшиеся в районе, над которым специалисты решили «проткнуть» атмосферу.

А он - Анри Леперье - не утонул. Он выплыл, но превратился в Ящика.

«Я впервые подумал - что с нами,- подумал Ящик.- Увидев тогда разверзшееся небо, я понял, что в этом мире я один. Что никто не хочет, чтобы я был с ними. Что все, напротив, хотят утопить меня в окисляющих дождях, вытравить меня ядом, выжечь напалмом. Я перестал тогда думать о всех. Я просто решил спасти себя. Жить животной, растительной, какой угодно жизнью.

И я стал спасать себя. Моя жизнь с той поры была только поиском выхода. Я никогда уже не воевал ни за черных, ни за белых. Я просто спасал себя. И презирал остальных. Одних за неспособность постоять за себя, других за неспособность быть справедливыми. Я спасал себя и никогда уже не думал ни о зле, ни о добре, потому что против этого были сами люди, учившиеся повышать уровень радиации, вызывать землетрясения, травить население целых стран. Я спасал себя, маленького, ничтожного, жалкого, спасал от Оружия Зевса, от стрел симбу, от пулеметов и пушек и от всего того, что пока хранится в секретных сейфах, но еще обрушится на меня».

Ящик вздохнул и посмотрел на оборотня: «Зачем он устроил нам эту иллюминацию? Зачем?»

Но додумать Ящик не смог, так сильно повеяло на него от Усташа жутким желанием порыться в его, Ящика, биографии. «Наплевать»,- решил Ящик.

Новым, непонятным для себя образом он понимал, что стоит на грани открытия, ради которого и спасал себя… Но как только его сознание ухватывало суть, вставали перед ним видения размытых потопом сопок, и он скрипел зубами от пронизывающей его жуткой боли, отпугивающей вдруг даже эти видения.

Опять до меня донесся счастливый запах, но я не успел его угадать. Ящик сказал:

- Я завтра ухожу, Усташ.

- Уходишь?

- Да. В Уганду. С меня хватит!

Я смотрел на Ящика, и мне было его жаль. Он хотел все бросить и превратиться чуть ли не в обыкновенного человека! Знаменитый стрелок по кличке Ящик, снискавший ужас и славу во всем Конго, хотел бросить все и вернуться на школьную кафедру. Это было нелепо!

- Зря думаешь так, Усташ,- возразил Ящик.- Во всех нас есть что-то расплывчатое и непонятное, как, например, чувство голода или желание оказаться в безопасности. Но мы ведь справляемся с этими странными чувствами, мы ведь находим удовлетворение. А может быть, удовлетворение, Усташ,- это и есть само по себе чувство?

Я ничего не понял, а он не стал объяснять. К нам подошел француз. Всклокоченный, трясущийся, он встал над костром и сварливо заметил:

- Не разбудили меня…

- Ты спал,- пояснил Ящик.

- Ты - француз!-заорал Буассар не веря.

- Да,- ответил Ящик, и они замолчали. Один торжествующе, другой равнодушно. А рядом, зарывшись в траву, капрал вслушивался в ему одному только слышную мелодию.

Когда Буассар сел, я почувствовал в его кармане сигареты и вытащил всю пачку. Дым не мешал запахам. Я был счастлив. Я понимал все. Даже счастье термита, снующего по туннелям термитника, даже счастье цикады, совершающей свой прыжок… В этом мире всем могло хватить счастья. И впервые я ощутил лес вот так - с каждой его травинкой, с каждым листком… И это понимание, это непрерывное чувствование кружило голову, заставляя вновь и вновь вслушиваться в каждый шорох, в каждый ветерок, проникать в самую суть того, что мы зовем природой и что так не похоже на слепящие ветви, расступающиеся перед ревущим «джипом».