Павел Сурков - Игра в Шекспира

Бербедж. Ну так и играй комедию..

Кемп. Я и играю. Слыхал про девятидневное чудо Кемпа?

Бербедж. Нет.

Кемп. О, скоро о нем узнает весь мир, клянусь Богом! Знаешь, что я сделал? Я утром вышел из Лондона на тракт, что ведет в Норидж, и пустился в пляс. На мне был мой лучший костюм, ты помнишь его — ленты, бубенчики, колпак — я пел, я играл на флейте и лютне, я танцевал, и я шел вперед, с танцами и песнями. Люди выглядывали из окон, детишки выбегали на улицу и пускались в пляс вслед за мной… А я шел по дороге, не останавливаясь ни на минуту, я пел и плясал, я рассказывал анекдоты и даже позволил себе продекламировать тот самый скабрезный стишок про нашего дражайшего Роберта Сесила. И ни один стражник, ни один солдат не остановили меня, напротив — они подносили мне вино и хлеб. Я был счастлив, Дикки, и я ввалился в Норидж с гудящими пятками и в разбитых башмаках, и рухнул плашмя на первом же постоялом дворе. Но я показал им, что такое комедия и что такое театр…

Бербедж. Кому — им?

Кемп. Им. Всем. Людям.

Бербедж. Прости меня, Билл, но, по-моему, они просто видели шута, который пел и плясал на дороге. Кто обидит дурачка? Вот тебя и не трогали…

Кемп( сощурившись, резко, злобно). Запомни, Дикки! Придет время, когда люди наконец-то поймут, что смех и развлечение — главное в искусстве. Мы — шуты, мы отвлекаем публику от грустных мыслей, мы не даем ей заскучать. И помяни мое слово, пройдет совсем немного времени, когда публика кинет дерьмом в ваши трагические пьесы, в ваших призраков и мстительных принцев, и вот тогда на сцену вернемся мы. Клоуны, шуты — мы воцаримся на ней, чтобы уже никогда не сойти с подмостков! Мы будем показывать вам голый зад и высовывать язык по любому поводу, мы будем травить самые сальные и скверные анекдоты, мы будем сквернословить по любому поводу и без повода, а публика будет хохотать! Публика будет ржать! Публика будет развлекаться! Долой театр, Дик, прощай, высокое искусство, да здравствует грубый шут и пошлая шутка! Да здравствует веселье без единой пользы и цели! Да здравствует смех ради смеха!

Бербедж. Какие ужасные вещи ты говоришь, Билл… Просто кошмарные…

Кемп. Зато — правдивые. Ты сам увидишь. Дай только срок, совсем немного времени, совсем чуть-чуть. Вот увидишь, что я окажусь прав, что комики победят трагиков, распутники — моралистов, а удовольствие — печаль. Вот увидишь, Дикки!

Бербедж. Не на моем веку…

Кемп. Все может быть. Все. Все.

Выходит Хор, подходит к сидящему сбоку сцены Шаксперу.

Хор. Ну, каково?

Шакспер. Что каково?

Хор. Каково, спрашиваю, то, что тут только что творилось?

Шакспер. А что тут творилось? Ну, подумаешь, заспорили двое. Этому так, другому сяк… Милое дело. У нас давеча в кабаке один тоже пришел, не буду, говорит, эль ваш пить, он кислый. Не нравится — не пей, а чего привередничать-то? Кислый эль тебе, ишь ты поди! Кто ж спорит-то! Ну, кислый эль, и кислый, чего переживать-то? И не такое пивали!

Хор. Но кислый эль — это как-то…

Шакспер. Невкусно, конечно. Не так хорош, как свеженький. Но ты эль зачем пьешь — жажду утолить али напиться? Если жажду утолить — то, вон, молока можно попить или воды. А эль пьют ради чего? Ради хмеля! Ради веселья! Вот и театр-то — кому-то в нем надо, может, историй красивых про принцев да призраков, кому-то страстей венецианских подавай, а кому — и посмеяться от души. Каждому свое, понимаешь? Вот этого они понять не могут.

Хор. И что?

Шакспер. Да, собственно говоря, все! Все как есть — вот он спектакль, комедия тут или трагедия, то или иное — по сердцу. На свой вкус — от воды до эля. Пусть и скисшего. Чего ругаться-то?

Хор. Время такое. Неспокойное.

Шакспер. Время — да. Волнительное время. Вот, гляди, я в этой пьесе играю призрака. Духа, значит, папаши главного героя. Он королем был, а у него был брат. И брат этот убийство задумал, но тайное, хитрое, такое, чтобы не подкопаться, чтобы выглядело как несчастный случай. И что удумал, стервец: пока король, значит, спал в саду — подкрался и влил в ухо яд.

Хор. В ухо?

Шакспер. В ухо, в ухо. Чтобы без следа, значит. Лег спать и помер, может, змейка какая проползала или там другая гадина кусила короля — и помер король. А братец вместо него на трон сел, вдовицу взял в жены и стал царствовать. В это время принц возвращается — а папаши нету, в могиле папаша. Только не упокоился он, и в призрака превратился. И вот я этого призрака изображаю: я прихожу к принцу и все ему рассказываю. Рассказываю и прошу отомстить. Ну, принц и мстит. Причем кроваво мстит, режет всех без зазрения совести.