Илья Хоменко - Поднебесник

Впервые я увидел живого солдата Поднебесной империи, когда мне было лет восемь. Случилось это до того, как Поднебесная расторгла дипломатические отношения с нашей великой и прекрасной страной. Детям тогда не рассказывали еще странных сказок, в которых злого варана, змея и ведьму заманил падающий с неба солдат с извергающей молнии палицей в руках. Откуда мне было знать, что солдаты Поднебесной и есть источники всех бед, обрушившихся на наш прекрасный союз? Никто из простых людей тогда об этом не подозревал. Так вот, наткнувшись в горах на лежащего лицом вверх человека в разорванной и обгоревшей одежде, я и не испугался.

Услышав шаги, он дрогнул, застонал, освобождая громобойную палицу, но, посмотрев на меня своими огромными и бесцветными глазищами, защищенными толстым изогнутым стеклом от пыли, тут же палицу опустил. И снова лег лицом к небу. (Не знаю почему, но все воины Поднебесной, умирая, стараются лечь именно так. Говорят, не каждый из них верит в Единого, о них говорят разное. Мне, например, неясно, какую молитву они про себя произносят и что хотят высмотреть в ослепительной, выжженной солнцем голубизне, навсегда заволакиваемой от них багровым туманом. Но все поднебесники, подбитые катапультами моей батареи, из последних сил старались устроиться на земле именно так. Лицом вверх. Некоторые из нас, особенно те, чьи поля были уничтожены огненными дождями, бежали к ним и пытались камнями дробить стеклянную пластину, которую носят поднебесники на глазах. Или, по крайней мере, хотя бы набросить на лицо поверженному солдату кусок какой-то дерюги и заслонить от него небо. Но я никогда так не делал).

Поднебесник рухнул с высоты полета птицы совсем недавно. На теле его не было ран. И я подумал, что причина его несчастья — в крыльях. Они, смятые и дымящиеся, валялись в стороне. Из них торчали какие-то безобразные ребра. Наверное, крылья его были больны. И он упал, так и не долетев до границы нашего прекрасного и счастливого края, за которой начинались поля сражений. А я заблудился. Мне было холодно и страшно. Отец мой, наверное, давно послал слуг и рабов на поиски. Но мне почему-то казалось, что меня никогда не найдут. Ночь приближалась. Ночью из нор вылезут прожорливые вараны, проклятие всех раненых и детей. Взрослому и сильному человеку вараны не так уж страшны. Но я не был ни взрослым, ни сильным. И потому подошел к лежащему воину. И подумал, что, может быть, он защитит меня от варана. Не понимал я тогда, что, во-первых, поднебесники сами хуже любого кошмарного порождения ночи, а во-вторых, поверженный воин в таком состоянии скорее способен привлечь варана своей неподвижностью, чем отпугнуть. Теперь бы я сразу об этом подумал. А он, наверное, догадался, чего я боюсь. С трудом указал пальцем на скалы и хрипло сказал что-то на птичьем и непонятном для меня наречии. А потом напрягся, будто пытаясь заставить свой язык совершить тяжелую и неприятную для него работу, и произнес, указывая на расщелину между двумя камнями: «Вэн… вэрэн…».

Но я ничего не понял. И подошел еще ближе. Он откинулся вновь и долго, долго смотрел в небо. А я сидел и смотрел на него. На странную одежду, переливающуюся голубым и будто сплетенную из блестящих стальных проволочек, но все же порванную и в черных пропалинах. На браслеты, когда-то соединявшие с крыльями его руки и ноги. На расколотый шлем и большую бело-синюю флягу у пояса.

Внезапно у ног не шевелящегося солдата я увидел какое-то движение. Большая черная букашка, вроде той саранчи, которую поднебесники время от времени насылают на наши поля. Она возилась с квадратной черной коробочкой, прикрепленной черной металлической струной к поясу поднебесника, быстро-быстро присоединяя к ней и вновь отделяя какие-то трубочки, шарики и кристаллы. (Потом мне объяснили, что поднебесники с помощью таких коробочек переговариваются между собой на большом расстоянии. Но у первого встретившегося мне поднебесника эта коробочка была сломана. Потому с ней и возилась черная саранча. О саранче этой мне тоже рассказывали, что она вроде бы неживая. Что поднебесники делают ее сами или покупают где-то, а после учат. Разные по-разному говорят. Не верю я, что такое насекомое можно сделать, ну, как прялку, скажем, или нашу катапульту. Но что она служит поднебесникам, сам видел и не раз). Так вот, саранча возилась, приделывая рассыпавшиеся кристаллы, переплетая их проволочками. А я сначала наблюдал за ее работой. А потом стал опять смотреть на поднебесника и его большую флягу. Долго смотрел. Наверное, дольше, чем позволяют приличия смотреть на чужие питье и еду. Не знаю, как он почувствовал мой взгляд. Ручаюсь, его-то глаза все время были устремлены в небо! Но почувствовал. Или просто ему захотелось того же, что и мне. Он приподнялся, отстегнул флягу от пояса. Отхлебнул, поморщился и потом протянул ее в мою сторону. Я взял флягу, заранее скорчив гримасу, зажмурившись, отхлебнул большой глоток, ожидая жгучего соприкосновения гортани с веселящим напитком. Во фляге была обыкновенная теплая вода, чуть-чуть горчащая и отдающая гарью. Видимо, поднебесник поморщился потому, что ему больно было глотать. Я не поблагодарил тогда умирающего солдата. Да он бы и не понял меня. Но потом мне иногда очень хотелось найти кого-нибудь из тех, кому он был близок там, в Поднебесной, и сказать им, что я благодарен. Теперь-то мы все твердо знаем, что жители Поднебесной — чудовища, порожденные силой зла, и между ними не может быть даже тени человеческих отношений, подобных признательности. Они не берут пленных. А мы не берем в плен их. И это правильно! Но все же…