«Призвали в армию весну…»
Призвали в армию весну —
Дороги развозить.
Лесного эха глубину —
Врага с прицела сбить.
Призвали в армию стихи —
На подвиг вдохновлять,
И совесть взяли под ружье,
Чтоб вовремя унять.
И к смерти старой постучал
Суровый почтальон
И точно так, как всем вручал,
Ей дал повестку он.
Но смерть в ответ сказала:
— Нет. Какой я рядовой?
Ведь это все — моя война,
И этот праздник мой до дна,
И вам идти за мной.
И все по-новому по кругу,
Но как тот круг не повернуть,
Слова, понятные друг другу,
Нам не рождают больше суть.
Восстание словес настанет!
Да-да, настанет бунт словес.
(Слова, утратившие вес,
Пора блуждания в тумане).
Слова умны, слова нелепы,
Слова ворчливы и нежны
Враждуют, дружат, любят слепо —
А мы им больше не нужны.
И мы забудем сна начало,
И не найдем его конца,
И будем верить одичало
В бред солнца, в пляску мертвеца,
А рядом с «плахой» станет «лира»,
А рядом с «ложью» станет «верь».
И в замкнутом пространстве мира
Откроется в безумье дверь.
Ничья вина, ничья заслуга —
Сломав грамматики тюрьму,
Слова влюбляются друг в друга,
И мы им больше ни к чему.
Нас захлестнет тоска немая,
Слеза покатится из глаз,
И мы замрем, не понимая
Того, что сказано о нас.
В конце витка своей спирали,
Идя к тому, чего не быть,
Мы все на свете потеряли,
И даже право говорить.
Нельзя сказать, чтобы в последнее время меня донимали кошмары. Скорее, мне ничего не снилось. Но это «ничего» было не тем блаженным состоянием, когда, закрыв на мгновение глаза, ты открываешь их уже в утренних сумерках, а набором каких-то черно-розовых пятен, стонущими завываниями, лишенными смысла, и жуткими, в общем, бредовыми абстракциями, обретшими форму и голос.
Сегодняшняя ночь была особенно неприятной. Своей бесконечностью она порядком замучила меня. Но вот, наконец, в какофонию сна вплелась мелодичная трель будильника и сразу же автоматически включился радиоприемник.
«…С сегодняшнего дня вступает в силу новая международная конвенция, полностью запрещающая производство и хранение ядерного оружия, а также добычу и хранение радиоактивных материалов, не санкционированных МАГАТЭ».
Сквозь сон я воспринимал только обрывки новостей.
«…Небывалый тайфун пронесся над восточным побережьем Тихого океана. Имеются человеческие жертвы и разрушения… Продолжаются работы по ликвидации последствий аварии на химическом заводе в Эквадоре… Как уже сообщалось, утечка высокотоксичного газа… Новости культуры… Синоптики предупреждают: на дорогах юго-западного района сложилась аварийно-опасная обстановка. Гололед, туман, видимость ограничена…»
Каждый день одно и то же. Разные города, страны, фамилии. Когда умывался, в трубе внезапно булькнуло и пропала вода. Минут пять соображал, в какую сторону вертеть краны. Потом, вытирая с лица мыльную пену, уронил полотенце. В этот момент убежал кофе. Чертыхнулся. Консервный ключ куда-то пропал, ломать перочинный нож о банку консервированного сока было некогда. По телевизору шла утренняя информационная панорама. Показывали химический завод в Эквадоре — развороченный взрывом газгольдер, белые фигурки в скафандрах, госпиталь, людей, бьющихся в судорогах, затем вымерший поселок. Потом диктор бодрым голосом пожелал зрителям не опоздать на работу, и зазвучала веселая музыка. С трудом подавил желание запустить неоткрытой жестянкой в экран.
На улице, в квартале от моего дома, творилось что-то странное. Впереди — стена неестественно белого тумана, голубые блики мигалок, небольшая толпа.
— В чем дело?
— Прорвало теплотрассу. Вчера вскрыли асфальт, разрыли яму, а знак не поставили. Три человека сразу шли…
— Я врач. Может быть нужна какая-то помощь?
— Спасибо, коллега. Им помощь уже не понадобится.
В нескольких шагах от здания поликлиники парень, идущий впереди меня, вдруг поскользнулся, замахал руками, пытаясь сохранить равновесие, упал, сильно ударившись, и остался лежать, неестественно и нехорошо вывернув голову. Бросился к нему. Сразу понял — он был пьян. Не сразу понял, что он мертв.
Читать дальше