Илья Хоменко - Поднебесник

Я мог бороться с ее тишиной, с наступающим холодом. А искалеченный падением солдат не выдержал этой схватки. Я не почувствовал, когда жизнь покинула поднебесника. Но к утру он был мертвее камня, на котором лежал, и только черная саранча все суетилась, стараясь отогнать от его лица и рук больших прожорливых муравьев, выскальзывала между моими пальцами, никуда, впрочем, от своего хозяина не убегая.

Двое слуг отца наткнулись на нас, когда совсем рассвело. Укутав меня плащом, они захотели снять с поднебесника его блестящую одежду, но одежда ударила одного из них длинной зеленой искрой, и они отскочили, глотая грубую ругань. Меня искали всю ночь, один из рабов сорвался в пропасть. Все смертельно устали, и возиться особо, чтобы помочь какому-то поднебеснику или даже ограбить его, никто не хотел. Впрочем, дома, выслушав мой рассказ, отец послал тех двоих вольноотпущенников, что нашли нас на горной площадке, и вместе с ними еще пятерых рабов с носилками за телом умершего солдата. Но там, среди скал, они уже ничего не нашли, кроме останков злополучного варана. Жрецы, которым я рассказывал когда-то эту историю, говорили, что поднебесника забрала к себе в чистилище тень Единого, дух Шша. Но мне казалось тогда, что тело солдата Поднебесной отыскали-таки днем его летающие собратья.

Это случилось за несколько лет до той отвратительной истории с похищением рабов, которая послужила поводом для разрыва дипломатических отношений между нашей прекрасной справедливой страной и Поднебесной империей. Впрочем, свою ужасную сущность империи зла Поднебесная проявляла и раньше. Я рос, учился, а когда, не желая уступать нашим законным требованиям, Поднебесная спровоцировала вооруженный конфликт, пошел воевать. Делал, что мог, и делал неплохо. Никто не может упрекнуть меня в том, что моя батарея плохо стреляла и что я тише других выкрикивал проклятия поднебесникам на параде. Да нет. Не подумайте, что я идиот. Такие среди нас тоже есть. Но поднебесники — действительно дрянь. И страна у них дрянь. Я сам видел, как желтели и опадали листья с тех несчастных деревьев, на которые выпал огненный дождь. Дождь, идущий из туч, возникающих над исполинскими трубами, которые растут из городов Поднебесной. Они травят озера и реки ужасными ядами. Те из нас, кому приходилось жить и работать в Поднебесной тогда, когда священная война не полыхала еще пожарами по всей нашей прекрасной и непобедимой стране, говорили, что даже воздухом Поднебесной нельзя дышать без особых масок, которые все поднебесники носят с собой и время от времени надевают. И еще они рассказывали — до того, как Великий совет решил вырвать у них языки — что в Поднебесной мало кто верит в Единого. И что там все поклоняются какому-то сморщенному и седому старику, давно выжившему из ума, называя его вождем и мудрецом. (Я думаю, им бы не вырвали языки, если бы они рассказывали только об этом. Во всяком случае, я не повторяю за ними того, что в Поднебесной нет ни палачей, ни рабов. Что всю тяжелую работу там выполняют сложные механизмы, подобные той металлической саранче, которую они время от времени насылают на наши поля, а преступников они не карают, а лечат. И что они чтят наших философов и поэтов, даже тех, которые прокляты нашими мудрецами и у нас Великим советом запрещены).

Никто не бросит в меня камень за то, что я не выполнил приказ или ушел с позиции. Я заслужил звание Великого борца с поднебесными силами зла, которое дается немногим. У меня на груди висит знак лучшего стрелка региона, и это радует меня. Особенно, когда вижу отражение его в медном щите, этот черный силуэт летающего солдата, пронзенный золочеными стрелами. Завтра я и люди моей батареи снова будут на боевом рубеже. Короткий отдых окончился. Я выцеживаю последние капли веселящего из широкогорлого жбана. (Может быть, именно этот жбан, наполненный гремучим составом, швырнет завтра одна из моих катапульт в полчище пикирующих поднебесников). Ну вот. Пуста моя кружка. У однополчан — фиолетовые синяки под глазами. Ночь перед боем. Этой ночью лучше бы спать. Корчма — не место для воинов. Впрочем, я ведь им сам разрешил. Кто хотел — мог оставаться в казарме. Никто не остался. У поднебесников, говорят, новое оружие. У нас — прекрасные укрепления и медные зеркала, способные ослепить их бликами солнца. Утром, до рожка, каждый из нас, вторя молитве жрецов, будет просить Единого сохранить нам жизнь и даровать нам победу. Но я не буду просить его ни о победе, ни о сохранении жизни. Пусть простит он меня, всемогущий и всемилостивый, пусть простит за то, что наш прекрасный и неповторимый мир так жестоко и глупо устроен.