Игорь Винниченко - Да здравствует карнавал

В небольшом внутреннем пространстве собора было тихо и пустынно. Лишь две старые женщины сидели в одном конце на скамье, и какой-то мужчина стоял перед статуей Божьей Матери с Младенцем в молитвенной позе.

Органист, которого привел Паулиц, оказался невысоким лысоватым мужчиной с невыразительным лицом. На чужеземцев он глянул без интереса и бесстрастно спросил:

— Вы хотели меня видеть, господа?

— Это Людвиг Хейнден, — представил его Паулиц. — Он уроженец Тюрингии и учился у маэстро Фьорре из Падуи.

— Вы были в Падуе? — спросил с уважением Саша.

— Нет, нет, — поспешил объяснить Паулиц. — Маэстро Фьорре приехал к ним в Гезелькирхен пятнадцать лет назад, и Людвиг выучился у него игре на органе. Потом он был вынужден уехать, я уже говорил вам.

— Нам бы хотелось послушать какую-нибудь пьесу вашего сочинения, — сказал Саша с интересом. — Ведь вы пишете свою музыку?

— Я не пишу пьес, мессир, — сказал Людвиг хмуро. — Если угодно, могу предоставить вам мною составленную мессу. Правда, это займет некоторое время.

— Около часа, — добавил Паулиц.

— Чуть меньше, — поправил его Людвиг. — Или какую-то часть ее.

— Минут на пять — десять, — сказал Саша, но вспомнив, что деление на минуты еще не слишком принято, поправился, — четверть часа или даже поменьше.

Людвиг поскреб подбородок, потом предложил:

— Песнь Богородицы не желаете? В богослужении она именуется обычно «Magnificat».

— О, «Магнификат», конечно! — воскликнул Саша. — Разве она короткая?

— Меньше четверти часа, — сказал Людвиг.

Он пошел по деревянной лесенке наверх, на хоры, где стоял небольшой церковный орган. Саша дал последние указания Олегу, который с сомнением вглядывался в царивший в соборе полумрак, и поспешил с магнитофоном за ним. Остальные остались внизу, присев на скамьи.

С первых же звуков органа возникло впечатление, что собор ожил. Мужчина, молившийся Богородице, от переизбытка чувств упал на колени, а женщины, поначалу всполошившиеся, склонили головы, погружаясь в молитву. Марина сидела у самого входа, и, услышав орган, она, словно застигнутая врасплох во время недостойного поведения, сжалась, широко раскрыв глаза, устремленные вверх, под потолок, откуда, казалось, и текла эта небесная музыка. В этот момент сошлось все, ее платье, готический собор, окружающее средневековье, и церковная музыка, как зов религиозной совести… Она осталась одна, обнажившаяся душа в холодном потоке времени. И стало страшно.

Коля Затейкин сидел в другом ряду и, несмотря на свое похмельное состояние, тоже проникся музыкой, но по-своему. Он застыл, скрестив руки на груди, и с лица его никак не сходила маска снисходительного небрежения, с которым он отнесся ко всей этой идее посещения собора. Маска-то осталась, но многообразие новых неизведанных ощущений подавило его, и он старался не шевелиться от того, что всякое движение в потоке этой музыки казалось очевидно суетным. И потому перед глазами его оказался затылок молящегося перед статуей мужчины. От надвигающейся волнами музыки затылок этот приобретал какое-то мистическое значение — на лицевой стороне ожидалось нечто ужасное.

Густав Паулиц смиренно опустил глаза и поднял молитвенно сложенные ладони, вспоминая слова молитвенного пения. Олег, снимавший в это время догорающие свечи в подсвечнике, тоже почувствовал что-то неладное, прекратил съемку и замер, глядя наверх. Он уже слышал обращенный к нему зов, но еще не знал, что на это надо отвечать.

Прозвучал последний аккорд, органист опустил голову со вздохом, и орган затих.

Саша выключил магнитофон.

— Нормально, — сказал он, глянув на часы. — Больше восьми минут!..

— Вы довольны, мессир? — спросил Людвиг холодно.

— Маэстро, вы — гений! — сказал Саша, похлопав его по плечу, и пошел по крутым ступеням вниз.

Олег шел среди церковных скамей ему навстречу и накручивал по привычке завод камеры.

— Как у тебя, Олежек? — спросил Саша. — Интерьеры сделал? Все нормально?

— Вскрытие покажет, — сказал Олег. — Но там был один совершенно гениальный блик!..

Он снова вернулся в мир привычных ценностей и даже почувствовал от этого облегчение.

— Ну что, Густав? — склонился Саша к сидящему Паулицу. — Вы обещали показать нам библиотеку магистрата. Я помню.

Паулиц пришел в себя, вздохнул и кивнул головой.

— Да, мессир, конечно.

Они поднялись и вышли из-под сводов собора.

— Ты какой-то бесчувственный, — буркнула Марина своему мужу, когда тот попытался взять ее под руку.