Андрей Столяров - Продолженное настоящее

Однако что там со временем?

Даг переводит взгляд на часы, которые бледной медузой распластаны чуть выше двери. В прямоугольной кабине настаивается сумрак. Объём помещению придают два микроскопических красных глазка, тлеющие на стенах справа и слева. Гремлин — он ещё, оказывается, и психолог! — считает, что трансцендированию благоприятствует интервал между светом и темнотой, именно сумрак, именно графическая неопределённость, где реальное выглядит нереальным и наоборот. Ни хрена, видимо, не благоприятствует. Даг уже почти две недели, как проклятый, дежурит в этой кабине, поначалу и по шесть, и по восемь часов в ней просиживал — как известно, нет дурака хуже энтузиаста. Теперь-то эти романтические порывы подвыдохлись, стало ясно: сиди — не сиди, результат одинаковый. Из камня воду не выжмешь. За две недели его лишь раз пробил всё тот же старый трансцензус — тот же переулок, те же нежилые дома, тот же разлив воды на Загородном проспекте, тот же выползающий из-за угла, обшарпанный бронетранспортёр, с коего соскакивают солдаты. Любопытна, правда, одна деталь, на которую обратил его внимание Гремлин: зная здесь , что там с ним произойдёт, он, Даг, попадая туда , ничего об этом не помнит. Как будто возникает каждый раз новая личность. Ну и что? Какие выводы можно из этого сделать?

В общем, за две недели — один старый трансцензус, и всё.

Нельзя сказать, что это хоть сколько-нибудь значимый результат.

Слегка утешает, что у других дело обстоит не лучше. Агата за два с лишним месяца пребывания здесь, выловила всего две полноценных картинки. Причём как раз по второй удалось идентифицировать его, Дага. Ведь Агата — профессиональный художник. Сразу же нарисовала портрет, и потом поиском в интернете установили точные данные.

— Неужели я в Петербурге один такой? — поинтересовался Даг.

— Нет, конечно, поиск дал тринадцать кандидатур. Но у тебя совпадение было девяносто четыре процента, с большим отрывом от остальных.

У Марго тоже было всего два трансцензуса, у Профессора — два полноценных и один какой-то невнятный: тени, тени, серые, наплывающие друг на друга комки, словами не описать. Рекордсменом в их клане являлся Сонник: целых четыре трансцензуса, и все — яркие, однозначные, словно кадры кино. Агата по его описаниям сумела создать, как сам Сонник выразился, аутентичные изображения.

Может быть, имеет смысл дремать так же весь день?

Наконец секундная стрелка совмещается вместе с минутной на одиннадцати часах. Отчётливо щёлкает. Рабочий сеанс окончен. Даг с наслаждением и хрустом потягивается. Однако дверь наружу открывать не спешит. Он хорошо представляет, как все, кто сейчас находится в общей аудитории, повернутся к нему и у всех в глазах будет один и тот же вопрос.

Ну что?

И по ускользающему взгляду его поймут, что по-прежнему — ничего.

Но не сидеть же в кабине до ночи. Даг всё-таки откатывает дверь, движущуюся в пазах, и видит, что лица в аудитории повёрнуты отнюдь не к нему, а ко входу из коридора. Там, в проёме, в болезненной люминесценции ламп, стоит парень — иллюстрацией Великого голода — в распахнутом халате на голое тело, с сизой, выбритой, почему-то покрытой ссадинами головой, кажется, даже босой.

Он воздевает костистые руки, как будто молится, и в напряжённой тишине говорит:

— Это я… Ребята… Возьмите меня к себе…

Тут же, будто снежные джинны, его с двух сторон подхватывают санитары в масках, скрывающих лица, в белых медицинских комбинезонах и без усилий, словно на крыльях, уносят куда-то в глубины Флигеля.

Тишина, неподвижность царят в аудитории ещё секунды три или четыре.

А потом все, будто ничего не случилось, возвращаются к экранам компьютеров.

— Что это было? — одними губами спрашивает Даг.

— Это был Яннер, — говорит Агата.

В служебной росписи должность его обозначалась как референт, и за последние семь лет он с ней сросся настолько, что в деловых распоряжениях его по фамилии уже и не называли; других — да: передайте это Ковальчуку, пусть материал подготовит Чепрак, а в том, что касается его, говорили: данный вопрос поручено прорабатывать Референту. Причём произносилось именно так: с особой интонацией, точно с заглавной буквы. Он сам воспринимал это как знак заслуженного отличия. Никто в Секретариате не умел работать с документами лучше, чем он. Был у него редкий дар, впрочем, давно и сознательно им развиваемый: он был способен из сухих официальных бумаг, из бюрократического языка, специально затемняющего содержание, из мешанины фактов, из лукавых цифр, из сомнительных и противоречивых источников вынуть суть и представить её в виде краткого и ясного изложения, учитывающего все основные позиции. Разумеется, в изложении и намёка не было ни на какие рекомендации — этого президент не терпел — но сама логика текста указывала, что следует делать.