Андрей Столяров: Продолженное настоящее

Или под особыми процедурами подразумевается что-то ещё?

Так и не объяснила Агата. Секретность, видите ли; здесь все были помешаны на секретности. Флигель, где базировался проект «Аргус», представлял собой одно из зданий большого военно-медицинского комплекса, куда входили и Медицинский музей, и клиника, и лаборатории, и виварий, и ещё какие-то учреждения, разбросанные по громадному саду. Территориально это было между Загородным и Фонтанкой. Удивительное совпадение: всего в двух шагах от переулка, где жил сам Даг. Если срезать через проходные дворы, не закрытые ещё по дурацкой моде воротами с цифровыми замками, дойти было можно за три-четыре минуты. Правда, сам Флигель был отделён от комплекса довольно высокой оградой, шлагбаумом, будкой с вооружённым охранником, вход был строго по пропускам. Официальное именование: «Флигель № 4», в стене — железная дверь с табличкой «Отдел ПЗМУ». Что такое ПЗМУ, никто понятия не имел. По крайней мере, никто из визионеров. Гремлин, конечно, знал, но спрашивать у него не было никакого желания.

Секретность тут соблюдалась неукоснительно. Появившись во Флигеле, Даг первым делом сдал сотовый телефон, а далее запечатлел свою подпись на документе о неразглашении: четыре машинописных страницы, заполненных микроскопическим шрифтом. Руководил данным ритуалом полковник Пётр Петрович Петров, тоже, разумеется, псевдоним, во Флигеле, как Даг быстро понял, пользовались не настоящими именами, а псевдонимами, и взгляд у полковника был такой, что сразу же захотелось вытянуться по стойке смирно. Даг даже не пытался выяснить, что собственно он подписывает. И так понятно: сболтнёшь лишнее слово — через полчаса расстреляют, тело сожгут, прах развеют, вычеркнут из всех баз данных — никогда такого человека не существовало. И командовать расстрелом будет лично полковник Петров, гаркнет: «Товсь!.. Цельсь!.. Огонь!..» — одним предателем Родины станет меньше.

А Гремлин действительно был похож на известного кинематографического уродца: невысокого роста, болезненно тощий, с несколько раздутой вширь головой, по бокам которой торчали треугольные уши. Движения у него были какие-то дёрганые, словно Гремлин внутри себя непрерывно куда-то бежал: опаздывал или уже опоздал. Казалось даже, что из-за решётки рёбер доносится потикивание подгоняющих его неумолимых часов.

— Обращаться ко мне вы можете просто — шеф, — сказал он. — Некоторые называют меня господин директор, но это неправильно.

Ну шеф, так шеф.

Дагу было без разницы.

Хотя где-то за мозжечком, у него вспыхнула искорка интереса: кто эти некоторые?

Теперь-то понятно.

Однако при первой встрече было не до того. Гремлин, постукивая сухим пальчиком по столу, говорил совершенно невероятные вещи. По его словам, галлюцинации Дага на самом деле представляли собой вовсе не галлюцинации: не пугайтесь, это не шизофренические заскоки, а ни больше ни меньше как прозрение будущего. Своего рода трансцензус, такой термин он в этом разговоре употребил — выход за пределы реальности, восприятие онтологических перспектив, только, конечно, не в смысле ощущения Бога или, извините за выражение, какой-нибудь там астральной галиматьи, а в смысле расширения бытия, устремлённого по вектору времени.

— Будущее вырастает из настоящего, — объяснял ему Гремлин. — Они связаны между собой тысячами животрепещущих нитей. И вполне естественно, что человеческое сознание, как бы продолжая эти нити вперёд, словно бы чуть-чуть приподнимаясь на них, может воспринимать некоторые фрагменты грядущего. Всегда существовали и существуют люди, обладающие такими способностями. Мы их называем визионерами. Или реципиентами, если выражаться скромнее. Судя по всему, вы один из тех, кто обладает подобным даром.

Помнится, при этих словах Гремлин со значением посмотрел на Дага, который, если честно, в тот момент ничего толком не соображал, и далее объяснил, что будущее обладает ещё одним важным свойством: оно многовариантно, эвентуально, то есть окончательно не определено, в нём наличествует целый спектр разных версий, как привлекательных, так и негативных, как благоприятных для нас, так и несущих в себе угрозы. Реализация этих версий зависит от конфигурации настоящего.

— Вы, наверное, слышали, что если бы Наполеон в битве при Ватерлоо не страдал насморком, то он это сражение выиграл бы. Карта Европы стала бы тогда совершенно иной. Так это или не так — не нам судить. Обратного хода история не имеет. Но суть здесь выражена абсолютно правильно: пушинка может потянуть вниз чашу весов, лёгкий поворот стрелки, и поезд, целый состав, движется совсем в другом направлении. То есть изменяя определённым образом настоящее, можно управлять будущим, получать ту его конформацию, которая нам желательна. Собственно, этим мы и занимаемся по мере сил: сканируем будущее, выявляя разные его версии, и затем пытаемся найти траектории, ведущие не к катастрофам, а к позитивным реалиям. На мой взгляд, ничего важнее этого сейчас нет. Вы же не хотите жить среди мёртвых развалин?