Людмила Козинец - Полёты на метле

— Вэдмэнятко…

Поезд вильнул хвостом на дальней стрелке, а я все глядела ему вслед.

Вэдмэнятко… Невозможно перевести это украинское слово. Совсем маленькая ведьмочка. Ну совсем.

Оно, конечно, за комплимент спасибо, а только мне пора наведаться в клинику. Но прежде чем незримо появиться в реанимационной палате, я заглянула в кабинет главного врача. Интересно мне было, что он там понаписал в истории болезни, и не требуется ли эти записи маленько исправить.

Перед взбешенным главным врачом сидели двое перепуганных людей. Старые знакомые… Врач ломал в руках коробок спичек и говорил торопливо, словно надеясь все-таки уломать упрямых собеседников:

— …Да поймите вы, странные вы какие. Не могу я этого разрешить, и не разрешу. Это возмутительно. Можете вы сообразить — в реанимации парень! С того света буквально вытащили! Как это я вас к нему пущу? Да он после вашего визита в окно сиганет! Я бы и сам прыгнул…

А они совершенно одинаковыми механическими голосами возражали, будто уверенные в конечной своей победе:

— Доктор, мы как раз и хотим, чтобы он в окна не прыгал…

— Доктор, его надо поместить как раз туда, где на окнах решетки, оттуда не выпрыгнешь…

— Доктор, там ему пару уколов сделают, он уже и сам прыгать не захочет…

— Доктор, поймите, пусть он только вот эту бумажку подпишет…

Врач хватал ртом воздух и наливался бессильным, а потому особо мучительным гневом. Наконец сорвался на крик:

— Я — медик! Доступно это для вашего понимания или нет? Я не допущу этого! Я сообщу о ваших отвратительных действиях куда следует! Вы войдете в реанимационную только через мой труп! И вообще! Я занят! Вы мешаете мне работать!

На столе главного врача вякнул телефон. Он сорвал трубку и по инерции рявкнул:

— Да! Я слушаю!

Но следующая его фраза прозвучала уже тоном ниже:

— Да… здесь… нет. Но позвольте, как это? Это черт знает что! Я буду жаловаться!

Телефонная трубка разразилась дразнилкой гудков. Врач оскалился и потряс трубку с жестоким наслаждением, как горло удавленного врага.

Потом изобразил ледяную улыбку и тихо сказал своим посетителям:

— Вон отсюда.

И что вы думаете? Они ушли! Так и пошли себе, как дуси!

А кстати, что там за бумажечку они хотели подсунуть Дару? Я, невидимая, заглянула через плечо старшего уполномоченного, который сжимал в руке влажный от его пота листок бумаги. Да-а… Полная индульгенция по форме: «Я, такой-то, претензий к таким-то не имею».

Испугались, значит. Ну как же, а вдруг их обвинят в доведении до самоубийства? Между прочим, весьма скоро они опомнятся и поймут, что бумажке этой, грамоте филькиной — грош цена. И единственное для них спасение — требовать от врача скрупулезного соблюдения одного крепко укоренившегося правила… Дело в том, что человека, спасенного после попытки самоубийства, ставят на учет у психиатра… А уж если им удастся сделать из Дарки патентованного психа, то… полная свобода действий. Можно не бояться никаких обвинений, можно, победно размахивая соответствующей бумажкой, требовать от лица общественности помещения поэта в специальное лечебное заведение, напирая на его опасность для окружающих. Соседи такое ходатайство подпишут, еще как подпишут… Соседям совсем нелишние три сотки сада возле дома Дарки.

Стоп. А ведь они чего-то такое говорили… насчет решеток на окнах…

Я бросилась обратно в клинику. Но Дара на месте не оказалось. Главного врача — тоже. Но с ним все более-менее ясно: срочно вызвали в горздравотдел. А вот куда девали Дарку?! Подать мне его немедленно!

И меня швырнуло, закрутило, перевернуло через голову и выбросило на желтый кафельный пол ванной — «помывочного пункта» психиатрического отделения клиники…

Бессильно свесив руки с набухшими венами, стоял посреди комнаты голый Дар. Казалось, уже ничто не интересует его в этом мире. Потухшими глазами смотрел он, как наполняется белая эмалевая купель — для крещения его в новую жизнь. Жизнь безнадежного психически больного. Толстая румяная санитарка пробовала воду локтем — точно как для младенца. Она обернулась, увидела меня и застыла с разинутым ртом. Потом быстро омахнулась крестным знамением. Ну этим нас не проймешь, тетенька!

Я крепко тряхнула Дара за плечо:

— Очнись! Ты меня узнаешь? Они тебя кололи? Отвечай! Хоть один укол успели сделать?

Дар с трудом разлепил ссохшиеся губы, улыбнулся жалко и прошептал:

— Оля… забери меня отсюда…

— Да конечно же, милый, за тем и пришла. Сейчас мы уйдем, Дарочка, потерпи, скоро все это кончится, все будет хорошо…