Людмила Козинец - В пятницу, около семи

— Больно?

Вопрос на засыпку. Я лежу на Южнобережном шоссе воскресным вечером, придавленный собственной «Явой». К сожалению, мне вовсе не пригрезился звук ломающейся кости; правда, сейчас, в минуту ошеломленности, я не особенно ощущаю боль, вот только противно, что меня трясут за ворот куртки.

А девчонка распаниковалась, уже и ладошку занесла — в чувство меня приводить.

— Тихо, подруга. Зови людей, снимайте с меня это железо.

— А… никого нет. Людей… Я одна.

— Плохо… Ну, тащи «Яву». Потерплю.

И тут я вроде бы потерял сознание, потому что на самом деле никак не мог я видеть то, что увидел.

Девчонка, маленькая такая, рыженькая, оставила в покое мою куртку, посмотрела на «Яву», на меня, покусала губку, словно решаясь на что-то. А потом выудила из кармана своих джинсиков плоскую, чуть округлую пластинку серого искристого металла и подвела ее под мотоцикл. Огромная в своей неподвижности «Ява» дрогнула и, плавно покачиваясь, поднялась в воздух, освобождая мои ноги. Затем, так же бесшумно, поднялась еще выше. Впечатление, доложу я вам! Стоит такая легонькая девчушка лет пятнадцати и держит на ладони малиновый мотоцикл.

«Ява» медленно соскользнула, будто съехала с невидимой горки в кювет, а я закрыл глаза, быстренько посчитал до десяти и спросил:

— Как тебя зовут? — Наверное, я просто хотел услышать ее голос.

Она присела возле меня:

— Рики.

— Рики-Тики-Тави… Голосуй машину.

Но дорога была пустая. Последний рейсовый автобус минут сорок как прошел.

— Да… Здорово влип. Нога-то явно сломана. Кость бы зафиксировать. Послушай, выломай пару веток, шину сделаем.

Она быстро свернула и сунула мне под голову свою хрустящую курточку.

— Не нужно тебе шины. Лежи и дыши как следует. Не шуми. Может быть немного больно.

Закатала аккуратно брючину и склонилась так сосредоточенно, что враз я понял: дело плохо. Крови, правда, не было, но под кожей вздулся уродливый остроконечный бугор. Я уже видел такие, но все равно в горле зашевелился ком. Пришлось возвести очи горе. А когда холодные пальцы пробежали по голени и шевельнулась сломанная кость, вот тогда я и задышал, как ведено было.

Но боль скоро ушла. В глазах прояснилось, нога словно онемела, и я почти не ощущал прикосновений. Все отдалилось; я как будто задремал или даже уснул. И внезапно очнулся: сидит на травке, уютно подвернув под себя ноги, Рики, лежу я навзничь на теплом асфальте, уже совсем вечер, и хочется пить. Рики ехидно прищурила глаза:

— И долго ты тут страдать намерен? Разлегся, симулянт.

— Кто симулянт? Да у меня самая сломанная в мире нога!

— Нога? Врешь ты все. Целехонек. Ни один рентген не покажет. Давай, давай. Вставай.

Я вздохнул поглубже и встал. Нормально встал. На две абсолютно здоровые ноги.

Одно из двух: или я сошел с ума, или эта дева — экстрасенс.

Рики встала, внимательно рассмотрела мою наверняка туповатую физиономию и сочувственно сказала:

— Ну-ну… Ты особенно не переживай. Мало ли что случается. Невидальщина — не небывальщина.

Она с каким-то вкусом произнесла эту русскую пословицу, словно щегольнув ее знанием. Она меня еще и успокаивает!

Мы спустились к морю, осыпая лавины острой щебенки, цепляясь за плети каперсов, пачкая руки их пряной зеленью. Пугнув стайку рыбной мелочи, я зачерпнул воды; умылся тщательно и с наслаждением. Мы примостились на камнях. Рики молчала, жевала листик тутовника, лицо у нее было скучающее. У меня от любопытства чесался кончик носа, но вдруг накатил приступ застенчивости. Наконец я пустил пробный шар;

— Расскажу кому — не поверят…

Рики ответила спокойно:

— Я на это и рассчитываю.

— Может, мне не нужно об этом рассказывать?

— Так все равно же не поверят.

— Это правда. У меня есть в Киеве один знакомый. Он всем рассказывает, что побывал внутри летающей тарелки, причем выдает грамотно технические данные, хотя сам — откровенный гуманитарий. Но никто не верит. И все смеются.

Засмеялась и Рики. Тогда я осмелел:

— Ты экстрасенс? Я читал…

— Нет.

— Тогда…

— Я внеземлянка.

Мне не удалось задавить нервный хохоток. А она встала, подошла к воде и ступила на легкую зыбь вечернего моря. И пошла. Спокойно, чуть подняв плечи, заложив руки в карманы джинсов. Остановилась, обернулась. И, стоя на воде, шагах в десяти от берега, смотрела на меня испытующе и холодновато.

Словно молния рванула нервы, круша их и поджигая. Я невольно напрягся: внутри как бы запела струна — высоко, чисто и мучительно.