Борис Лапин: Дайна

— Сумасшедшие?

— Почти. Великое открытие — всегда ошибка. Ошибка с точки зрения существующей науки. Говоря красиво, история науки — цепь случайных ошибок. Видишь ли, люди вынуждены были открывать, еще ничего толком не изучив, не накопив знаний. В практике отдельного человека это нелепо, а в обществе, к сожалению, неизбежно. И к чему же это привело? Сколько сил было отдано, например, твоей электронике! А что твои счетные машины, что твои автоматические линии перед гигантским микроскопическим заводом, имя которому-живая клетка! Если бы мы изучили природу человека, прежде чем конструировать наши машины! Природа — непревзойденный конструктор. У нее было время на эксперименты, Дайна. В том-то и трагедия человечества, что многое, слишком многое в его развитии было случайным.

— Закономерность случайного, ты знаешь, Антл…

— Ах, эти теории! Со всем нашим философствованием мы, люди, слепы.

Дайна смотрела в сторону. Глаза у Дайны были таинственные, лукавые, как полупрозрачные, светящиеся изнутри волны.

— Люди слепы, как Орлэ?

Антл потрепал ее разлохмаченные ветром волосы.

— Нет, ты невыносима, Дайна. С тобой совершенно невозможно разговаривать на серьезные темы — ты все о своем…

— Скажи, Антл… Когда люди покорят море и ветер, когда достроят Великую Плотину и растопят льды на полюсах, когда посетят Эдр и победят болезни — они будут счастливы?

— Они счастливы и теперь, Дайна.

— Как Орлэ!

— И как ты.

Дайна задумалась на мгновенье, только на мгновенье, не больше.

— Это счастье, да! Но неужели это предел, неужели не будет высшего счастья, абсолютного, без оглядок? Неужели его никогда не будет?

— Пока есть, к чему приложить руки, люди будут счастливы.

— Приложить руки… А мы здесь… Мы прилагаем руки к Солнцу, да?

Антл улыбнулся.

— Ты умна, Дайна. Но ты женщина. И твой склад ума, говоря мягко, своеобразен. В нем есть блеск, но нет глубины. Подлинный же разум стремится просверлить пласты знаний, проникнуть в тайное тайных, как те, кто бурит недра планеты. И это при условии, что мы знаем: ни до ядра Форуэллы, ни до ядра знаний добраться невозможно.

— А Орлэ?

— Что Орлэ?

— У него мужской склад ума?

— Твой Орлэ — совсем особенный человек. Он подлинный служитель Солнца. Такими люди станут не скоро, через века.

— Ты любишь его?

— Потому что его любишь ты.

В глазах Антла была спокойная мудрость.

— Ах, Антл! И ты, и Орлэ, да и все остальные стремятся проникнуть в суть вещей, когда суть не в них самих, а в их взаимоотношениях. Ты изучаешь организм. Допустим, сердце. А что ты знаешь о нитях, которые связывают два сердца? Или сердце и море? Такие нити есть? Ты видел их?

— Как относятся друг к другу триоды в твоих кибернетических машинах? Они любят друг друга? Ненавидят? Ревнуют?

— Они мертвы.

— А каждая клетка твоего сердца — пятиэтажный дом невероятных сочетаний триодов и прочего металлического хлама, в котором ты разбираешься лучше меня.

— Значит, сердце — огромный город из таких пятиэтажных домов?

— Пожалуй, — улыбнулся Антл. — Как можно изучить триоды, так можно изучить и живые клетки. Уже биотоки сердца, например…

— Как это было бы обидно, Антл, если бы мы знали, что есть биотоки любви, магнитные поля жалости, переменный ток ревности. Может быть, можно вывести формулу, по которой я люблю море?

— Орлэ не думает об этом. Он любит тебя — и только.

— Он любит меня так же, как моя большая счетно-аналитическая машина. Она так привыкла ко мне, что больше ни с кем не может работать…

— А Орлэ любит тебя — и не думает об этом.

— Его любовь — это функционирование огромного города триодов. Разве не так, отец? Если бы его могло задеть хоть что-нибудь земное!..

— Не так, — сказал Антл, глядя в сторону. — Думай, что его любовь — это ветер. Ветер, который облетает планету кругом и снова возвращается к нам на остров, в твое сердце. Вот этот ветер с моря — его любовь. Думай так, Дайна!

— Хорошо, постараюсь думать так, — грустно усмехнулась Дайна. — Но это ничего не меняет.

Они остановились у края скалы. Внизу, под ногами, смутно плескалось море.

— Ты ничего не видишь, Антл?

— Ничего.

— И я. Но я знаю, он едет. Понимаешь, я чувствую это.

— Понимаю. Это ветер, Дайна. Тот самый ветер.

Дайна смотрела вдаль из-под руки. Но линия горизонта была по-прежнему чистой. Они постояли молча несколько минут и вернулись в тень кедров, в уютный уголок с плетеными креслами.