Юлия Остапенко: Погибель моя

– Ты не обязан, – тут же сказала она.

– Но я хочу. Ты права, в лютне кое-что есть. И я действительно украл это. Но я не каторжник. И это не золото.

– А что? – тихо спросила она.

Он вздохнул.

– Это один порошок… волшебный, из тех, что готовят колдуны.

– Волшебный? – скептично переспросила Этне. – И для чего же он?

Он помялся, потом ответил.

– Чтобы летать.

Этне посмотрела на него, как на сумасшедшего. Похоже, она была из тех людей, что верят в пророчества, привороты и порчу, но категорически отрицают более впечатляющие чудеса.

– Да ну тебя, – наконец проговорила она.

– Правда. Я сам не верил… раньше. Но теперь я знаю, что эти гады действительно способны делать всё, что угодно. Другое дело, как они этим пользуются.

– Так почему же ты не улетишь отсюда?

– В том-то и дело, – вздохнул Дарт. – Это просто порошок… В нём нет силы. И я не знаю, как ему её придать. Тот… тот, у кого я его взял, говорил, что подобные чудеса требуют огромной энергии. А когда я спросил, что способно её придать, он только усмехнулся.

– Ну и поделом тебе, – беззлобно сказала Этне. – Ты же его украл. Это правильно, что ты теперь не можешь его использовать.

– Ты ничего не знаешь! – с досадой бросил Дарт, снова начиная раздражаться.

– Конечно, ведь ты ничего не говоришь! – парировала она.

На этом разговор окончился.

А ночью их снова настиг Зверь.

Этне была права: в горах бежать некуда. Но они бежали, без оглядки, без единой мысли в голове. Дарт всё-таки обернулся, прежде чем ринуться вверх, в скалистую тьму. Он видел Зверя один только миг, и даже не его самого – только длинную плоскую тень на горном склоне, но этого ему хватило. К тому времени, когда они немного оторвались, его рубашка и даже куртка были насквозь мокрыми от пота, холодного, как вода в горном ручье. И он понял: «Этне права. Надо бежать».

И они бежали, взявшись за руки, бежали, что было сил. Горы дрожали, камни с грохотом катились по склонам. Этне дышала громко и хрипло, но когда Дарт попытался взять её на руки, сердито одёрнула его, бросив, что пойдёт сама. Она и шла, хотя Дарт знал, что каждый шаг даётся ей с такой болью, словно она идёт по раскалённым углям.

Когда Зверь был уже совсем близко, когда Дарт уже слышал лёгкую поступь тьмы за спиной, перед ними мелькнул узкий зев пещеры, чернеющий среди светло-серых скал. Дарт толкнул Этне вперёд. Она с трудом пролезла в диагональную щель, он с ещё большим трудом протиснулся следом. Был жуткий миг, когда ему показалось, что он застрял, но это всего лишь кустарник зацепился за его куртку. Они ввалились в сырой землянистый полумрак, все в поту и грязи, с исцарапанными лицами и руками. А Зверь остался снаружи. Подошёл к расщелине, приник к ней пустым страшным лицом, в которое оба они боялись смотреть.

И застыл.

– О Боже, – всхлипнув, простонала Этне. – Боже, боже.

Дарт думал, что у неё начнётся истерика. Он не ручался даже за себя, но обошлось. Поддерживая друг друга, они отошли подальше от приникшего к расщелине безмолвного лица, и только теперь заметили, что их укрытие было не пещерой, а коротким тоннелем, выходившем на другую сторону скалы. Второй его выход был гораздо шире. Дарт подошёл к краю, осторожно, стараясь не поскользнуться, выглянул наружу. Вернулся.

– Ну что? – прошептала Этне.

– Обрыв. Сверху и по сторонам тоже скалы. Пологие. Дна не видно. Подождём.

– Подождём, – покорно согласилась она, и в этой покорности промелькнуло осознание того, в чём Дарт не смел признаться себе сам: выход отсюда только один – обратно. Туда, где в безмолвном ожидании стоял Зверь.

И что-то подсказывало Дарту, что у этого существа поистине пропасть терпения.

– Странно всё это, – сказал Дарт, глядя на птицу, метавшуюся посреди светло-голубого неба. Было утро третьего дня.

В тоннеле не оказалось ни веток, ни хотя бы травы, чтобы развести огонь. Дарт сел к холодной неровной стене, оперевшись о неё спиной, Этне легла, положив голову ему на колени. А Зверь стоял у щели и смотрел на них.

Они к этому уже почти привыкли.

– На беду ты мне встретилась, Этне, – добавил он, проводя рукой по её слипшимся светлым волосам. Она тихо вздохнула, улыбнулась.

– Нет, всё не закончится так просто. Ты – моя погибель. А не я – твоя.

– Вот это и называется чёрной неблагодарностью, – попытался пошутить он. – Я загнал себя в эту ловушку вместе с тобой из чистой солидарности, а ты что-то о погибели болтаешь.

– Убей меня, пожалуйста.