Юлия Латынина - Клеарх и Гераклея

Митрадат поднес чашу к губам, а в ней был яд. Датем вскочил и сделал знак, чтобы он не пил.

— Подождем Клеарха, — попросил Датем, — выпьешь вместе с ним!

Митрадат, не помня себя от радости, выбежал из палатки вместе с братом, Ариеем, махнул руками двум людям из свиты, Фарху и Фирузу, вскочил на коня и поскакал.

«Что же ты струсил?» — упрекнул Датема сын. «Молчи, ты был прав, но сама судьба посылает мне в руки обоих: и перса, и грека!»

Арией скакал вслед за братом, пока не удивился, что никакого войска впереди нет, кроме вражеского лагеря. Вдруг услышали из кустов детский плач, и какая-то тень метнулась прочь. Митрадат спешился и вынул из кустов голого мальчишку-сосунка. Фарх погнался за женщиной.

— Не надо, — сказал Митрадат. — Это крестьянка. Дом сожгли, вот она и бросила ребенка. Они сейчас так часто делают.

Митрадат завернул мальчика в свой плащ, и они поехали дальше.

— А где же Клеарх? — спросил Арией.

Митрадат поглядел на небо, как будто очнулся от долгого сна, и увидел, как глаза неба раскрылись, и еще он увидел бога Фарну — над лагерем Артабаза.

— Клеарх, — сказал Митрадат, — слишком умный человек, чтобы думать, будто трус может выиграть восстание против царя. Он не придет никогда. А письмо, которое мне передали, пришло от верного человека — Датем хотел меня отравить.

Они явились в лагерь Артабаза, и Митрадат сказал троюродному брату:

— Я думаю, что царь простит меня, если мы сегодня ночью захватим Датема. Ты же знаешь, я никогда не поднимал оружия против царя и войском не командовал. Но не мог же я идти против воли отца!

Артабаз велел стеречь Митрадата, а Ариея, Фарха и Фируза взял с собой, отобрал сотню всадников, словно они Клеарховы пафлагонцы, и уехал. С ним был его деверь Мемнон, грек, как и Клеарх.

На рассвете они вернулись. Митрадат сидел все в той же палатке под стражей; ему нашли какую-то гетеру, бывшую при войске, та сидела и кормила грудью ребенка.

— Друг мой Митрадат, — сказал Артабаз. — Датем хотел тебя убить, его голова — этого слишком мало, чтобы заслужить прощение царя. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что мой друг Реомифр скоро вернется из Египта.

Реомифр должен был вернуться с пятьюдесятью кораблями и пятьюстами талантами, подарком мятежника Таха; а сам Tax, или, точнее, афинянин Хабрий, должен был соединиться с Оронтом и идти через Месопотамию на Сузы.

— Друг мой Митрадат, — сказал грек Мемнон, деверь Артабаза. — У тебя много друзей, и голова друга — этого слишком мало, чтобы заслужить прощение царя.

— Хорошо, — ответил Митрадат.

Ариобарзан был в это время в мисийском городе Кие, в пяти парасангах от лагеря. Митрадат подскакал к городу с сотней всадников в полдень. В город его пустили беспрепятственно, а в отцовском доме начальник стражи так удивился ребенку на его руках, что ничего не понял и только потом спросил:

— А почему ты без оружия? Эй! Да я не узнаю твою свиту!

Стража стала вытаскивать мечи, но было уже поздно.

Ариобарзан не успел покончить с собой; когда его потащили по двору, он увидел сына с каким-то сосунком на руках и, не удержавшись, сказал:

— Стало быть, права была все-таки гадалка! Как звали этого грека. Эдил?

Артабаз, сын Фарнабаза, был человек жестокий и знал, что Митрадат не переносит вида пыток. Ариобарзана он велел пытать долго и потом распять, а сына его заставил стоять рядом и глядеть, так что Митрадат потерял сознание раньше отца.

Среди удач одно лишь огорчало Клеарха — брат его Сатир, к которому тиран был необычайно привязан, хворал и таял на глазах. Зиму он провел в загородном поместье, а накануне Дионисий вернулся в город.

На Дионисиях сначала носили Диониса, потом закалывали быка. Приносили жертву вот как: жрец посылал гонца за каменным топором, особый человек изготавливал топор, особый — наливал масло, потом гонец относил все это жрецу, тот убивал быка. После этого начинался суд: разбирались, кто виновен в смерти быка. Жрец говорил, что не он, гонец говорил, что не он. Тот, кто делал топор, и тот, кто наливал масло, также оправдывались. Так что убийцей оказывался топор — его наказывали плетьми и бросали в пропасть. Из этого можно заключить, что боги нравом подобны народу и царям.

Жрецом второй год был Клеарх, гонцом — Сатир.

За два дня до праздника Сатир приехал в город, и старые товарищи пришли звать его на пирушку. Сатир колебался. Клеарх чуть не силой послал его, надеясь, что это развлечет брата. С этой пирушки Сатир вернулся совсем больной.