Юлия Латынина: Клеарх и Гераклея

Тут Клеарх опять заметил брата под деревом по ту сторону моста, указал на него и сказал Атусе.

Клеарх. Вот, пожалуйста, что я говорил о комедии? В трагедии Пенфей, в женском одеянии прокравшийся на таинства Диониса, впал в бешенство и был растерзан менадами, а в комедии, как видишь, брат мой, наоборот, выздоровел, чудесным образом избавившись от вчерашней лихорадки.

Атуса. Кто такой Пенфей?

Клеарх. Это одно из прозвищ Диониса: бог хотел обмануть своих почитателей, представив дело так, что бога якобы можно убить.

Меж тем не один Клеарх заметил Сатира под деревом, трое или четверо молодых людей, вчерашние его сотрапезники, выбрались из толпы и поспешили ему навстречу; Сатир поднялся, маша рукой. Только, однако, они вступили на мост, раздался страшный крик — одна из опор сползла вместе с пластом земли, бревна, венки, гирлянды и юноши посыпались в пропасть в два плефра шириной, куда Геракл спускался за Кербером; Сатир в двух шагах от пропасти упал без сознания на руки раба.

Народ оцепенел; родственники бросились было к обрушившемуся мосту; один из рабов пропавшего что-то закричал, другой стал на колени.

Вдруг пафлагонец Атуса, еще плохо понимавший по-гречески, увидел, что толпа вокруг упавшего раба топчет и рвет его на куски; люди хватают людей, те вырываются. Кодрий, брат одного из погибших, кричит что-то с перекошенным от ужаса лицом и тоже падает на колени.

— Что он говорит? — спросил Атуса.

Клеарх. Друг мой! Он говорит, что эти четверо замышляли убить меня в самый миг жертвоприношения, но гнев Диониса покарал заговорщиков. Так оно и есть; как я уже сказал, Дионис в деле Пенфея морочил голову людям, уверяя, что бога можно убить.

Клеарх, невозмутимый, докончил все обряды, топор швырнули в пропасть вслед за мертвыми телами, которых толпа не дала вытащить; в складках одежды погибших нашли кинжалы, и показания заговорщиков, потрясенных и публично признававшихся, не оставляли места для сомнений. Народ не допустил их, умоляющих о защите, до алтаря и растерзал на месте.

Вечером в доме эсимнета раздавали пироги, люди рубили горлышки бутылок; сади были открыты дня всех.

Сам Клеарх, обхватив голову руками, сидел у постели брата; рабов он прогнал; масляный светильник горел над ложем.

— Я, наверное, умру, — сказал Сатир с усмешкой, — ты хоть бог, а не над всем властен.

Клеарх встал, переменил повязку ему на лбу и сказал:

— Это все пройдет. Врач говорит, это больше от потрясения.

Сатир закрыл глаза. Оба молчали.

— Боги, — сказал Клеарх, — никогда не оставляют своей завистью самых выдающихся — эта шутка вполне в духе Диониса: твоей болезнью расстроить планы заговорщиков. Ведь они, опасаясь мщения, хотели убить тебя вместе со мной, и твое отсутствие с самого начала расстроило их планы; а когда они увидели тебя и решили действовать одновременно по данному сигналу, тут бог вмешался опять.

Тут братья заговорили о разном: о том, как обстоят дела в усадьбе; о новых посадках; Сатир сказал, что он посадил перед своими окнами две персидские яблони, и если они не приживутся, пусть Клеарх посадит еще. Клеарх закусил губу и, переменив тему, спросил:

— И еще позавчера эти люди звали тебя на пир?! О чем вы говорили?

Тут Сатир вгляделся в лицо брата и понял, что тот два дня морочит его.

— Что ж, — сказал Сатир, — я говорил о том, чему был свидетелем. О том, что ты освобождаешь рабов убитых и жен, и дочерей убитых выдаешь замуж за этих рабов. О том, что многих ты обещал тайно спасти от народного гнева за деньги, но, выманив у них имущество, отнял и жизнь. О том, что ты почти всегда лично руководишь убийствами, если не считать смерти тех, кого ты извел аконитом! О том, что из двух заговоров, составленных против тебя из-за твоего человеконенавистничества, один на самом деле был подстроен твоими соглядатаями и оба стали лишь предлогом для расправ!

О том, что, казнив обвиняемых, ты казнишь и палачей, как ты сделал с Агаридом! О том, наконец, что даже эта проделка с Митрадатом, оказывается, это ты ее придумал, и это мерзость, хоть он и варвар, однако ж твой друг и возлюбленный!

Клеарх усмехнулся и пробормотал:

— Стар я стал для любви, которую воспевает Платон.

— И еще я сказал, что два года назад коринфянин Тимолеонт с друзьями убил своего брата, Тимофана, за то, что тот посмел провозгласить себя тираном, и что убить тирана — не подвиг, а гражданский долг.

В комнате было совсем темно, братья были одни; за дверью, однако, как всегда, ждали пафлагонцы, телохранители Клеарха. Клеарх засмеялся и сказал: