Александр Силецкий - ПУСТОЕ…

― Тебе удобно?

― Да.

― Не холодно?

― Нисколько.

― Ну, и слава богу. Отдыхай. Теперь самое время. Дайка я подоткну тебе одеяло. Вот так… И старайся ни о чем плохом не думать.

― Если б все так было просто!..

― Но врачи ведь обещали! Зачем им обманывать? Они сделают… Я сам сегодня слышал: по всем данным, кризис миновал…

― И ты веришь? Вот наивное создание!.. Да это же одни слова, пустые отговорки! Будто я не знаю… Сколько уж старались!.. Ничего не помогло. Сначала паралич, а после ― эта слепота… И голова болит. И каждый день ― одно и то же… Я устала…

― Прекрати! Опять ты за свое!.. Нельзя так расслабляться! Вот увидишь…

― Что? Что еще может измениться? Мне теперь остается одно… Да помолчи, пожалуйста, я все прекрасно знаю! И хотела бы ― но… я уже не верю… Ни во что. Пойми! Только ты еще бодришься…

― Тебе это, наверное, до жути недоело…

― Почему ты так решил?

― Мне кажется…

― А вот и нет! Чудак! Совсем наоборот. Как раз, когда ты здесь, мне почему то легче. Словно я и в самом деле начинаю поправляться… Честно—честно, и не удивляйся! Я вдруг чувствую себя совсем девчонкой, которой можно и похныкать, ― все равно ее погладят по головке… И, знаешь, иногда и вправду хочется забыть все, стать ребенком и… начать все с самого начала. Чтоб пропала эта боль, и темнота, и неподвижность… Хочу бегать по летней лужайке, рвать цветы, слушать дождь и видеть небо…

― Хм… Действительно, чудесно… Ты все это помнишь? Помнишь детство?

― Разумеется! До самых крошечных деталей ― все все все! Ведь если б я не помнила , мне было бы совсем невыносимо. Ну, а так… Представь: я словно бы владею целым миром, удивительным, далеким… Будто вновь и вновь переживаю все, что много лет назад со мной происходило. Вновь и вновь… Это приятно и… даже иногда по—настоящему волнует. Мне кажется, я помню каждый день, свой каждый шаг… Я помню солнце, море и траву, и дождь, и горы, и леса, и небо, и луну, и звезды… Я могу увидеть их в любой момент, как только захочу, а иной раз прогоняю, ненавижу… Хочешь, я расскажу тебе всю свою жизнь, день за днем, все то, о чем думала тогда и думаю теперь? Ты хочешь?

― Нет, милая, уж ты не обижайся, но, пожалуй, на сегодня хватит. Уже поздно. Ты, наверное, устала. Постарайся ка уснуть. Спокойной ночи.

Перед глазами ― пустота. Нет—нет, на самом деле кругом множество предметов, назначение которых, впрочем, не понять, и белые стены, и в комнате, быть может, горит свет… Но ничего этого не видно. Она ― слепа. Слепа и неподвижна, как доисторическая мумия. Конечно, сердце еще бьется, кровь бежит по телу, она по—прежнему жива ― пока, но…

До чего нелепо и мучительно лежать вот так ― оцепенев, сосредоточившись лишь на себе, непроизвольно отмечая всякий раз: «День ― вечер ― ночь… вот, кажется, и сутки миновали», и с нечеловеческим, недопустимым равнодушием подсчитывать затем: «А до конца осталось… мало, ну, еще чуть—чуть, еще немного, а потом—то ― все…»

Ей было доступно то, от чего другие бы с испугом отвернулись. Она могла шутить, смеяться и говорить о том, что для живущих обозначено понятием «Ничто», как люди говорят обычно о своих мелких бытовых невзгодах. Ее чувства, иссушенные первоначальным страхом умереть, в конце концов как будто бы отъединились от нее, давно уже существовали сами по себе.

Она сообщала: «Я и сегодня все еще живу», но слова эти звучали так, точно она невольно сожалела: «Что—то я не выспалась сегодня…» Ее единственной отрадой сделались воспоминания. Она отдавалась им ― с отчаянной, эгоистичной страстью, с пылом стареющей любовницы, целиком отключаясь от нынешнего существования. Какой—то постоянный полусон, где не осталось места для реальности… Верней сказать, эта реальность и была тем самым зыбким полусном…

А потом появился Лот… Так назвался ее собеседник, который, в сущности, стал новой нянькой: день—деньской ухаживал за ней, и развлекал, и утешал…

Она поначалу почти не обращала на него внимания ― ну, и что с того, что он все время рядом, суетится, пробует помочь?! ― ведь он никак , никоим образом не связан был с ее воспоминаниями!

Он говорил, увещевал, о чем—то спрашивал ― она молчала или отвечала изредка и невпопад. Однако время шло, и мало—помалу стена упрямого равнодушия дала трещину, и не в одной привычке было дело: что—то в собеседнике внезапно привлекло ее ― послужило ли тому причиной невзначай оброненной слово или просто ласковая интонация, она не знала. Да и не появлялось надобности выяснять!