Александр Силецкий - ПУСТОЕ…

― Лот, я уродливая, некрасивая?

― Да с чего ты взяла?! И вообще ― откуда эти мысли?

― А все—таки, Лот…

― Ну, прошу, не думай ты об этом! Разве ни о чем другом нельзя поговорить? Зачем…

― Так, интересно… Ты же знаешь ― меня всегда интересуют нелепые вещи.

Она чувствовала, что еще секунда ― и она бесстыдно разревется. Конечно, это все глупости. Ерунда, которой не стоит забивать голову. Особенно сейчас… И все же… Нет, нет! Нельзя.

Она должна все знать! Немедленно, всю правду ― даже если будет больно… Слишком долго она не решалась, не считала нужным и возможным говорить о себе, слишком долго не думала о том, что есть такое… Кто такая… И теперь… Иначе… Иначе… А что же, собственно, иначе?

― Ты плачешь?

― Может быть. Сама не знаю. Я устала. От всего…

― Ну, что с тобой такое? Объясни. Что—то беспокоит? Нездоровится, да?

― Ничего, Лот. Ничего не случилось. Не принимай близко к сердцу. Просто я глупая, капризная девчонка. Просто я боюсь… одна…

Ах, какая она сейчас, наверное, жалкая и беспомощная!.. Даже в зеркало не в силах заглянуть. Как хотела бы она хоть с кем—то поделиться сокровенным, главным, так будоражащим порой! Поведать о заветном, наболевшем. И в ответ ― услышать о себе всю правду… Утешение? Быть может. Это тоже иногда необходимо… Утешение обычно лживо ― так ведь для того оно и существует! Ложь во спасение?

А впрочем, в этом тоже есть резон… Лучше уж вовсе не ведать своих недостатков и уповать, что все благополучно, чем постоянно наблюдать, анализировать ― и мучиться от горькой мысли, что они сильней тебя…

Она ― одна. Ничтожная, целиком зависящая от других, она ― при всей чужой заботе ― бесконечно одинока. В том—то и беда, в том—то и дело, что она сама не знает, что же именно ― в отчетливом словесном выражении ― ее тревожит! Она ровным счетом ничего не понимает, и случилось это не сегодня, не вчера ― давно. Нелепый, дьявольский клубок, в котором ей никак не разобраться…

― Я устала, Лот.

― Да, я уже заметил. Ухожу.

― Лот… Лот…

― Я слушаю. Ты что—нибудь хотела попросить?

― Нет, Лот. Пустое. Ни к чему… Спокойной ночи.

― Что ж, спокойной ночи.

― Да постой же, погоди!

Пауза. Проклятые сомнения, проклятая болезнь! Боязнь… Нельзя, нельзя… А почему?

― Лот, поцелуй меня… на прощанье… Кажется, мы больше никогда…

В комнате все словно затаилось. Тишина.

― Уже ушел…

Осторожный скрип половиц возле кровати. Странный, чуть скулящий звук… Будто собака растерялась перед дверью, за которой спрятался хозяин…

― Лот, ты здесь? Не надо, не молчи, прошу! Ну, подойди же ты ко мне! Ведь я все… понимаю, вижу ! Я должна тебе сказать…

Молчание. И долго—долго ― тишина.

― Нет, все—таки ушел… Наверно, показалось…

И еще день миновал.

Возникнув по обыкновенью ниоткуда, он туда же и ушел, не взяв с собою ничего. Ничего… Земля сделала свой оборот, и день отлетел в ничто, словно сброшенный ею листок. А впереди не осталось ни единого дня. Впереди тоже была пустота…

Ничто не помогло. Агония началась внезапно. И, прежде чем успели предпринять что—либо, все уже было кончено. Она умерла, так и не дождавшись осени, хоть и печальной, но волшебно—золотой…

В комнате ― суета. Люди в белых халатах снуют по помещению и лишь время от времени ― то ли с сожалением, то ли с досадой ― бросают взгляды на кровать, непривычно высокую и похожую скорее на операционный стол.

На кровати лежит мертвая обезьяна.

Опыт не удался. Искусственно выращенный и заполненный всевозможной информацией мозг был помещен в черепную коробку шимпанзе, но так и не сумел прижиться там. Ученые чего—то, как бывает, не учли ― либо природа и на этот раз взяла свое ― и человечий мозг, точно птенец, выпавший из родного гнезда, оказался неприспособленным к дальнейшему существованию. Созданный по воле других, он не нашел в себе сил проявить собственную волю, чтобы выжить в этом чересчур условном для него реальном мире.

Или же не захотел…

Вот и осень пришла. Она явилась к людям незаметно, будто крадучись, словно опасаясь, как бы не погнали ее прочь ― незваную дождливую предвестницу зимы. Шаг за шагом осень плотно утоптала землю, обложила ее бурыми от влаги листьями, и лето, наконец, признало себя побежденным.

Как всегда…

Под зданием института есть огромный подвал. В нем пусто и темно. Старинный, брошенный подвал, где уж давным—давно никто не появлялся… Толстые стены гасят все посторонние звуки, и в подземелье царит непроницаемая тишина. Кажется, время остановило свой бег, жизнь замерла, и все тревоги и невзгоды, все, какие существуют на земле, уменьшились, сократились до ничтожно малого размера и слились в точку, вовсе неприметную, подобно тому месту на дне старинного заросшего пруда, куда забросил кто—то, озоруя, крошечный обломок камня.