Николай Бондаренко - Бремя «Ч»

Объявляю перерыв. Посматриваю на часы, жду геликоптер. Ле оторвалась от начальника стражи и прилипла ко мне. Она обвила мою шею теплыми руками. Поцеловала. Теперь, кажется, в губы… Ни жив ни мертв глянул на Опа, но тот, скрючившись в кресле, дремал. Мне нехорошо — не привык я к подобным вольностям. Под удобным предлогом (разработка сценария!) выбираюсь на пустую площадь, прогуливаюсь по знакомым дорожкам, посматриваю вверх.

Наконец геликоптер вернулся. Две огромные коробки отличнейшего рома выносить из кабины не стали: они понадобятся потом.

Приказываю начальнику стражи подготовить весь личный состав для прогулки на шахту. Нач взбрыкнулся, но Ле объяснила строптивцу:

— Так нужно по сценарию. Вспомните, как называется фильм — «День рождения любимой»!

— Любимой?… — пролепетал Нач.

— Очень любимой! — Ле заиграла глазами. — Будем праздновать! На природе!

Приступили к съемкам эпизода: журналистка, прогулявшись по тюремным баракам, возвращается в караулку. Непринужденная беседа с начальником стражи продолжается. Бесхитростная молодая женщина проговаривается: ее шеф, главный редактор, совсем бесчувственный. Даже в день рождения отправил за очерком, как будто собрать материалы нельзя в другое время. Начальник стражи сердечно посетовал: не возбранялось бы, дескать, отметить у нас, но, к великому сожалению, нет ни шампанского, ни самого паршивого вина. О, журналистка предусмотрела! Прихватила с собой на всякий случай вкуснейший ром. Хватит на весь гарнизон. Конечно, понемножечку. Человек десять наберется? Откуда — десять? Всего четверо — на сторожевых вышках. Остальные двенадцать на шахте. Зовите всех — будем праздновать! И знаете что: давайте отправимся на эту самую шахту, соберем мужчин, вот будет веселье!

— Заключенных нельзя! — возразил начальник стражи. Журналистка уточнила:

— Только охрану. Разведем костер и попляшем! Я так мечтала об огромном пылающем костре!

Начальнику стражи все же пришлось оставить на весь тюремный простор одного охранника — ворота закрывались только изнутри. Да и совсем без присмотра не положено! Трое вооруженных верзил погрузились в бронированное авто, а Нач с журналисткой, обмениваясь пылкими взглядами, вслед за пилотом поднялись в геликоптер. Я держался в стороне, ибо не должен попадать в кадр; Оп с кинокамерой привычно зависал над актерами, фиксируя действие.

Я и Оп, наконец, сели в геликоптер, и тяжело нагруженная машина поднялась в воздух. Съемки не прекращались и в полете. Камера жадно следила за развитием контакта между журналисткой и начальником стражи, не упуская при этом дорогу на шахту, по которой пылил тюремный автомобиль.

Прошу оператора камеру выключить. Пусть отдохнет. Через пару минут сядем, работы будет предостаточно.

Нач забросил руку на плечо журналистки, они мило щебечут.

Тихо, одними губами, спрашиваю у безразличного ко всему человека с камерой:

— Дети у вас есть?

Из внутреннего кармана Оп достал портмоне, а из портмоне — фотокарточку. Синими глазами на меня взглянула смешливая девчушка лет пяти.

— Моя радость. — Оп светился, стараясь угадать произведенное впечатление.

— Прелесть, — улыбнулся я.

Оп посчитал, что я полюбовался достаточно, вернул карточку в портмоне, а портмоне — куда-то под сердце. И опять натянул маску безразличия.

Геликоптер приземлился на ровной каменистой площадке, недалеко от шахтных нор. Охрана высыпала наружу, выставив колючками огневые стволы. Первым из кабины выпрыгнул начальник стражи — панику погасил. Оп, естественно, заметался с камерой над головами. Конвою объяснили: не дергайтесь! Идет киносъемка!

Журналистка потребовала экскурсию под землю. Быть рядом с шахтой и не побывать в самой шахте? Так не бывает! Давайте же, пока броневик в пути, посмотрим! Нач, однако, спускаться к заключенным отказался, ему хватит забот по организации праздника. Он разослал подчиненных на поиски дров для костра и лично проводил журналистку до штольни.

Штольня оказалась новой и должна напрямую привести к месту выработки.

Оп сунул мне в руки фонарь с мощным осветительным элементом и, крикнув «Помогай!», пристроился к журналистке. Мы двинулись в темень по наклонной насыпи; я манипулировал фонарем, освещая не только путь, но и фигуру героини, рассчитывая на художественный эффект.

Пришли на место; вдоль неровных покатых стен шевелились тени; слабые огоньки лишь обозначали их, человека не увидеть. Я объявил: