Любомир Николов - Червь на осеннем ветру

Наконец огонь погас и в очаге остался лишь толстый слой угольев, подернутых легким серым пеплом. Грэм выпотрошил рыбу и зарыл ее в жар. Отряхнув руки, он ощупал разложенную на шалаше одежду. Все уже высохло. Облачившись, Грэм вернулся к очагу.

Наступил тот предшествующий вечеру час, когда все в природе затихает. Река словно застыла в своем безмолвном движении, красные, как осенние листья, блики легли на воду. Ничто не шевельнется в степях по обе стороны реки. На горизонте солнце окуналось в медно-желтые перины облаков. Даже соблазнительный аромат, струящийся от очага, казалось, неподвижно повис в воздухе. Легкий ветерок, вечный спутник реки, прервал свое незримое движение и замер. Опустившаяся на мир благодать вытравила из Грэма все желания, кроме одного — вечно плыть вот так, в кротости и безмолвии.

Но прежде чем окончательно потонула в облаках багровая горбушка солнца, миг тишины истек, и наступила первая секунда вечера. Последний мутноватый луч, будто прощаясь, прорвался сквозь крошечное оконце в завесе облаков и — погас. В ту же секунду отяжелели тени на берегах, и все крутом накрыла синева, вдалеке зашуршала тронутая легким ветром трава, едва слышно отозвался плеск воды.

Медленно текло время, и медленно проплывали мимо однообразные берега. Рыба испеклась. Они с аппетитом поглощали ее горячей, вместе с прилипшей кое-где золой. Насытившись, они молча улеглись под темнеющим небом, отдаваясь пленительной власти ленивого вечера. Последние красные отблески заката растворялись на западе.

— Будет гроза, — зевнув, промурлыкала Дебора.

— Ага, — согласился Грэм. — Надо бы покрыть шалаш.

Пантера утвердительно рыкнула, но никто из них даже и не подумал вставать. Они еще долго вот так лежали на теплых бревнах, слушая музыку тихого вечера. И, лишь когда тьма сгустилась над ними, они наконец заставили себя подняться и растянуть над шалашом полотнище из водоотталкивающей синтетики.

Заметив на берегу небольшую рощицу, они решили сделать остановку, чтобы пополнить запас хвороста для догоравшего костра; в полной темноте человек и пантера натаскали на плот охапки ломких сучьев и снова двинулись в путь по течению.

Ночная мгла со всех сторон обхватила светлый круг, растекшийся вокруг очага. Лишь повернувшись к нему спиной, можно было различить крупные звезды, сверкающей крупой рассыпавшиеся по небу. С берега долетали тревожные голоса ночных птиц.

Подойдя к краю плота, Дебора всматривалась во тьму. Казалось, она внимательно вслушивалась в какие-то только ей доступные звуки загадочной жизни ночи. Наконец, стряхнув оцепенение, пантера вернулась к очагу и устроилась у ног Грэма.

— Что-нибудь не так? — вяло спросил он.

— Все нормально, — не открывая глаз, пробормотала Дебора. — Вы, люди, давно утратили инстинкт, наследственную память… Вам не понять таинство ночи, не увидеть духов, что бродят во мраке. В отличие от тебя, Грэм, я ближе к природе, ко многим ее тайнам… Твои предки, должно быть, вот так же вглядывались в темноту и жались поближе к огню, сами не ведая, почему они так поступают. А ты, человек техногенной цивилизации, безмятежно лежишь, не ощущая страха…

— Хм, страха во мне, пожалуй, и в самом деле нет, — согласился Грэм.

— А жаль… Конечно, многое обрел человеческий род, избавившись от фантомов ночи и суеверий. Но ведь и утратил немало… Инстинкты… Вот, черт! Даже не знаю, как объяснить все это тебе? Если бы только мог инстинкт слиться с разумом, не раствориться в мысли, а смиренно подчиниться ее гнету… вы бы стали тогда несравнимо богаче, сильнее…

Грэм подбросил в огонь веток и привлек голову пантеры к себе.

— Интересно говоришь… Порой я жалею, что мне не дано испытать твои чувства. Вот что ты ощущала минуту назад?

— Словами этого не передашь. Разум, который вы мне дали, вытесняет инстинкт… Но не только. Он понемногу просачивается в само мое существо, подменяя животный инстинкт человеческой мистикой. Если бы я была настоящей пантерой, никогда бы не испытывала подобные чувства. Лишь форма осталась прежней, — чутье, позволяющее уловить некую далекую и неясную угрозу, разлитую во тьме. Да, она далека… и в то же время она здесь, рядом. Но разум подсознательно навязывает мне свое частичное объяснение, а в результате я воспринимаю окружающий мир как непроницаемую ширму, скрывающую неведомую, могущественную силу. Мы для нее всего лишь марионетки в сложной, непонятной нам игре, опутавшей все мироздание. Она контролирует наши поступки, подбрасывая нам лишь иллюзию свободы выбора. Не знаю, может, я начинаю, подобно вашим пращурам, персонифицировать, обожествлять стихии…