Людмила Козинец - Было, есть и будет

— Так, продолжим. Сейчас будет очень интересно. Представь себе третью сигнальную систему, четвертую… Мне кажется, что человеку уже сейчас не повредило бы, ну скажем, владеть телепатической связью. Кстати, министерство связи Японии финансировало изыскания в этой области. Ведь мозг-то продолжает развиваться, а мы используем его бездарно и в малом объеме. Что же может быть дальше? Возьмем то, на что хоть термины придуманы: телекинез, экстрасенсология, психотроника… В курсе?

Шолоро осторожно кивнула.

— Прекрасно… Да ты у нас грамотная девочка! Умеешь?

Она неопределенно повела плечом. По пластиковой поверхности столика, медленно пересекая выцарапанную надпись «„Динамо“ Киев — чемпион», поползла пачка сигарет. За ней — спичечный коробок.

— Вот видишь! Слушай дальше. Эвристическое мышление, освобожденный творческий потенциал всего человечества, каждый — гений! Непонятно? Потом объясню. А лицо у тебя сейчас хорошее — очарованное. Не спеши, это дела еще даже не завтрашнего дня. А сегодня мне нужна ты. Как ты это делаешь? Почему? Ведь в твоем теле наверняка нет специального органа, управляющего твоими необычными способностями. Это все тот же мозг. Но чем он отличается от мозга, например, моего? Иначе работает? Как именно? В общем, давай разбираться вместе. Предупреждаю, жизнь у нас пойдет нелегкая. Вряд ли нас все сразу поймут. И в шарлатанах еще походим, и в мистиках. Согласна?

Шолоро долго молчала. Раздумывая, она машинально забавлялась спичечным коробком, заставляя его подпрыгивать и переворачиваться. Без помощи рук, конечно. Наконец подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. — Я согласна. Но мне — и со мной — будет очень трудно. И нужно кое-что утрясти дома. Через две недели начнем заниматься, зачем ждать до сентября? Какие нужны учебники?

— Да подожди ты с учебниками. Что дома? Я могу помочь?

В голове у меня завертелась экзотика: таборы, кибитки, отчий гнев, жених с колыбели — весь кинематографический набор.

— Не нужно. Я напишу домой. Мама не будет против. Плакать будет.

— Мама-то где?

— На Кубани. Она в совхозе работает. Отца… нет. Я у мамы старшая.

— Понимаю. Не вешай нос. Я придумаю что-нибудь. Найдем приработок. Но, Шолоро… Никаких гаданий! Договорились? А потом, когда выучишься, и матери сможешь помочь, и младшим. Ведь это не так уж долго, как кажется. Вот адрес моей лаборатории и телефон. Приходи, скажем, послезавтра. Я закажу пропуск. Проводить тебя можно?

Мы вышли вместе. У входа я, конечно же, обнаружил Толика и Нолика, вежливо их поприветствовал, но знакомить с Шолоро не стал. Нечего.

Весь следующий день я думал о ней. И, странное дело, девочка в белых джинсах почти вытеснила из моего сознания цыганку в зеленой кофте и стоптанных туфлях. Такая Шолоро была мне ближе, понятнее, что ли. Современница. Нормальная девчонка. А то… смотрит, глаза загадочные, как вода в заброшенном колодце. И что-то такое она про тебя и про всех знает, будто стояла у истоков жизни…

Я поверил в Шолоро. Пять лет института и два года интернатуры. Времени вагон. Она будет здесь, рядом. Я смогу спокойно, без горячки, семь лет наблюдать ее. Девочка не капризная, способная. Поработаем.

Андрюша сегодня какой-то странный: тихий, напуганный, все роняет, постоянно путается под ногами. Потом выяснилось, что он видел чудной сон. Пригрезилось ему, что он динозавр. Андрюша с полчаса расписывал мне все прелести и недостатки динозаврового житьишка. Когда я отсмеялся, то разъяснил ему сон: включилась генетическая память. Андрюша поверил и повеселел. Интересно, что видит во сне Шолоро?

И я спросил ее об этом. Шолоро сидела на стуле посреди лаборатории, оглядываясь опасливо и удивленно. Иногда глаза ее расширялись, останавливаясь на каких-то особенно экзотичных посудинах и панелях. А муляж человеческого черепа, непочтительно засунутый Андрюшей под стол, привел ее в состояние священного трепета.

— Какие тебе снятся сны, Шолоро?

Она задумалась, потом улыбнулась смущенно:

— Мне трудно рассказать. Я лучше покажу.

— Как это?

— А вот…

Она встала. Раскинула руки, медленно запрокинула голову. Глаза закрыты. Тело напряглось, спина изогнулась, словно мучительно резались крылья… Резко свела руки, разжав ладони, обращенные к нам…

И я задохнулся. Незнакомый, пряный и плотный, насыщенный запахами неведомых трав и цветов, соленый и влажный ветер хлынул в легкие. Слух отказался принять первый удар звуков. Потом я узнал: это шумит море, это… шуршат под ветром жесткие листья пальм, это кричат птицы, а это… Что это? Звенят колокольчики… И наконец я увидел… Полоса пенного прибоя, изогнутые легкой дугой стволы пальм, растрескавшаяся стена древнего храма, застывшая пластика многоруких идолов, злобно таращащих свои раскосые глаза… У стены храма — девушка. Ее поза повторяет грациозные изгибы каменных фигур. Она и сама кажется изваянием, но струится с ее плеч живой огненный шелк, чуть дрожит в волосах гирлянда орхидей, нежно поют колокольчики, припаянные к браслетам. Неуловимое движение — изогнулись пальцы рук, сверкнул лукавый горячий глаз, развернулась стопа, открывая выкрашенную хной маленькую ступню. И девушка поплыла на пятачке утрамбованной земли, подчиняясь ритму колдовской, мучительной, тягучей мелодии. Апсара то срывалась в исступленную пляску, в которой и сама становилась неразличимой, похожей на пламенный вихрь, то замирала томительно, фиксируя позу, удерживая равновесие на самых кончиках пальцев ноги, в положении, казалось бы, невозможном.