Людмила Козинец: Было, есть и будет

Девчонки, наспех глотнув пахнущего пробкой чая из термоса, предавались интеллектуальным играм: они гадали.

Бросила карты веером брюнетка Ирочка, предрекая кр-р-рупные неприятности Алечке. Я сделал серьезную мину — не ограничиваться же одной чашкой чаю с бутербродиком. Но Алечка так расстроилась, что сразу же стала во всеуслышание вносить коррективы в свои жизненные планы. Я пожалел девочку, высмеял гадание со всей солидностью внештатного лектора. Впрочем, я был не совсем искренен: в душе разгорался острый холодок любопытства.

Девчонки набросились на меня, осмеяли, ошикали и рассказали кучу историй о верных гаданиях.

Ирочка: «У меня знакомая есть, имя у нее редкое — Цветана. К ней цыганка пристала как-то. Ну, чтобы отвязаться, Цветана и пообещала: „Имя угадаешь, тогда и посмотрим, ворожить у тебя или нет“. Так цыганка на нее посмотрела, затряслась вся, глаза у нее подкатились, и забормотала: „Вижу, вижу… луг, луг, цветики, цветочки… Не Роза, не Лилия, а какой, какой цветок?“ Не знала по-русски такого имени — Цветана. Знакомая моя перепугалась, сунула цыганке трешку, и дай бог ноги».

Томочка: «А меня мама гадать выучила. Я как карты кину, так и полегчает на душе, успокоюсь вроде. И по руке умею. Тоже говорили — хиромантия, суеверие, стыдно! А теперь вот наука появилась — дермато-глифика. Что-то там, наследственные заболевания, что ли, по руке определяют. Значит, что-то рациональное в хиромантии было? А графология? А Пушкин?»

— Пушкин-то тут при чем?!

— Ну как же, это ведь исторический факт, что ему цыганка судьбу предсказала. И год смерти, и кто убьет…

Так. И до Пушкина добрались.

Лялечка: «Или вот наговоры… или заговоры? Заговор — это, кажется, когда кровь останавливают и зубы лечат, да? Ну, неважно. А если это просто гипноз?»

Вот дают девчонки. «Просто гипноз»! Если бы это было просто!

…Говорила бабушка:

— А деда твоего я приворожила. Я-то ведь некрасива была, а он… Он-первый парень на деревне, вся рубаха в петухах. Руки да плечи, зубы да речи… Уж как я из-за него слезами умывалась. И не глядел же, идол, на меня. Так я с отчаяния одной бабке-шептухе и покланялась — холстом беленым да кружевами цветными. Научила. Сейчас смешно мне, а тогда ведь верила. Ой, верила! А дело-то это страшное. В полночь, дитя, в самую полночь на русальной неделе надо выйти за ворота, простоволосой, босой, да в одной рубахе. А увидел бы кто? Засмеяли бы. Народишко-то у нас озорной. Вот я и вышла… А сама думаю, ну, дева, ты, видать, умом рухнула — что затеяла! А иду. Подол уж от росы мокрый, а я травы, цветы рву, венок плету. Рябины ветку сломила — цвела как раз рябина-то, хмеля плеть в венок взяла, да донника… Тяжел венок, шея гнется. Спустилась к реке. Камыши ветер режут, луна холодная… А от воды теплом тянет, и туман по лощинкам растекается. Рыба на плесе играет. У берега — ряска заплатками, и на каждом листочке — по лунному зайцу. Вошла я в воду по колени, венок сняла и сказала то, чему шептуха научила. А сказать вот как нужно было…

Тут бабушка прикрыла глаза и запела-заговорила, покачиваясь в ритме древнего, жутковатого и наивного заклинания:

— В море-окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень, а под камень тот и вода не течет — ни речева, ни ключева. А под камнем тем — семь дверей на семи замках, на семи ключах, на семи затворах, на семи засовах. За дверями — стовековым сном спят семь девиц-сестриц, ликом ясных голубиц, только сердцем — семь звериц…

Ой вы, девицы-сестрицы, ой, красавицы-зверицы, вы очнитеся, пробудитеся! Разбудите слуг своих, семь ветров седых, вихрей семь лихих. Пусть возьмут они луки кленовые, пусть натянут тетивы шелковые, пусть размечут семь каленых стрел по семи путям. Пусть пронзят они сердце лады, непокорное, твердокаменное. Пусть полюбит меня лада мой — синь-лазорев свет Александр!

И я хорошо вижу, как плыл тот венок, расплетаясь в тугой речной струе, как несли каждый лепесток и каждая травинка имя моего деда — до самого моря, как всему миру кричал венок о любви моей бабушки… И дед пил воду из той реки, и мыл свои рубахи в той реке, и купался в ней. Любовь обнимала его! Действительно, заговор.

И дед женился на моей бабушке по ошалелой внезапной любви, женился вопреки воле своей семьи, справив скорую свадьбу в соседнем селе.

Только не поверила бабушка в колдовство. Когда возвращалась она от реки, случайно встретила своего Александра на околице. Тот поглядел и обмер: облитая лунным сиянием, полуприкрытая прядями распустившихся кос, шла к нему Берегиня… Спустилась с плеча белоснежная рубаха, тяжелый подол прилип к коленям, и меркли травы под ногами.