Алексей Корепанов - Охотники неземные

Что это? В бесформенной голубизне - неясные контуры... Колышутся, складываются во что-то... Сонный Марсианский Сфинкс!

Что это? В сером небе - проблеск... Знакомое... Звезда Альфард... Одинокая...

Защемило... Сесть у окна, и чтобы вечерело, и чтобы - теплый дождь с шорохом - по листве тополей, и чтобы воздух... и вокруг никого, совсем никого - и тогда можно смыть с души наносное, мешающее...

Он стоял, и дверной косяк помогал ему стоять, и странная Юдифь в белом одеянии смотрела на шлем Молчаливого Рыцаря, и в просвете серого неба задумалась своей непостижимой звездной думой печальная и прекрасная звезда Альфард. Юдифь смотрела на шлем... с любовью... С любовью и печалью, потому что все вокруг тонуло в голубизне, и не стоял рядом под огненными воспаленными полосами рассвета ее вечный преданный и молчаливый спутник, сопровождавший ее сквозь все земные и небесные сферы...

Господи, да ведь вот же он! Рядом... Напротив... Плечом - в дверной косяк. Только поднять голову, только поднять голову, только поднять... и посмотреть... Ну что стоит посмотреть - и увидеть?

"Тонкой музыки не хватает нашим желаниям"... (Он помнил Артюра Рембо, он когда-то помнил удивительного юношу Артюра Рембо - неужели? Он?..) Возможно. Возможно... И все-таки - никаких других желаний, и разве могут быть другие желания? - только бы подняла голову и посмотрела - и увидела... И тогда - осторожно взять ее за руку, и вывести из голубой бесконечности и мировые часы торжественным хрустальным звоном... Всем подзвездным и зазвездным мирам! Первое - мгновение - счастливых - миллионолетий...

Ахнул орудийный выстрел - там, внизу... Дверь подъезда. Очнулся. Очнулся - и в ванную - голову под кран. X-холодно... Пронзительно в висках. (Тогда? Двадцать... Сейчас?) Что шипит в трубах - время? Утекает вместе с водой и томится в коллекторах и отстойниках, и суждено отструиться навсегда. Сколько, сколько его утекло? Полчаса? Или - столетие?..

Назад, в комнату. Все на месте, все, конечно, на месте. Все, как прежде: набирающий силу рассвет, голубая глыба Марсианского Сфинкса, утонувшая в голубой беспредельности, фиолетовый ствол и розовая былинка, и невысокая черная ограда в арабесках, и темный шлем в голубой траве... Только звезду Альфард - облака. И длинный меч воткнут в землю у огра... Меч?

Бросило в жар. Пустота. Там, где Юдифь - пустота. Вместо... Не голубая беспредельность, и не какой-нибудь перламутровый туман, и не серый или ультрамариновый фон, а так - пустота да и все, самая обыкновенная, пустая... Точно по контурам.

Голову медленно... влево... вправо... Только спокойно, Боже, только спокойно! Войди, войди, осмотри...

Глубже, глубже вдох - и выдох. В закутке между шкафом и... - в кресле. Вопросительная полуулыбка - смотрит. Смотрит! На него!

Что, что - в ушах? За окном? Здесь? Хрустальный звон - мировые часы. Обессиленно - к дивану напротив. Она молча провожала взглядом. Сесть... И молчание. Птица Феникс оказалась реальностью, иожила, восстала из пепла, и прилетела. Напряглась, натужилась сельва- и исторгла в мир Кетцалькоатля. Всколыхнулись воды реки Ховары и пронесся буйный ветер с севера, и разрослось великое облако, и полыхнул клубящийся огонь, и нездешнее сияние ослепило потрясенного пророка. В плеске океанских вод поднялась из холодных пучин Атлантида, и восстал под изумленным небом храм Посейдона, оплетенный бурыми водорослями, занесенный илом - и горело под солнцем золото и серебро, и стояли, действительно стояли вокруг храма (прав Платон!) золотые изображения жен и всех тех, кто произошел от десяти царей, и стены акрополя, покрытые орихалком, испускали огнистое блистание. Заструилась прозрачная голубизна в марсианских каналах, и отразилось в ней неземное лицо Аэлиты и улла в нежных руках. Раскололись небеса и омрачилось солнце, растрескались горы и всполошились ветры - Арджуна пустил в ход свое дивное оружие пашупати. И задрожала земля под поступью коня богатыря Святогора. И ожила Юдифь ("Господи... Укрепи меня в этот день..."), и отдала служанке голову Олоферна, и покинули они шатер, словно для молитвы, и под разгоравшимися полосами рассвета вернулись в Ветилую. И ожила Юдифь...

Ожила.

Молчание давило.

- Здравствуй... те...

Голос деревянный, какой у него деревянный голос! Теперь закашляться, закрыть лицо ладонями и сквозь просветы между пальцами посмотреть... Понаблюдать.

Ее глаза... Вопросительная полуулыбка... Молчание.

Наконец-то увидел ее глаза! Глубокие карие глаза, чуточку встревоженные и удивленные, с двумя маленькими-маленькими искорками, вобравшими, наверное, в себя отчужденный свет далекой звезды Альфард. Удивительно мягкие... И отражается в них след какой-то невидимой и немыслимой памяти...