Алексей Корепанов - Охотники неземные

КОРЕПАНОВ АЛЕКСЕЙ

Охотники неземные

Мерзость белесая бесформенная за окном, невнятная и скользкая, как ползущие нечистоты, как падаль под солнцем; бить ее бесполезно: всколыхнется на мгновение и опять разляжется, хоть и прямой наводкой ее; проклинать, надсаживаясь, до хрипа в горле, - попусту; чавкнет, сглотнет крик, - и застынет. Снег не снег, дождь не дождь, туман не туман невиданное и специально по чьей-то неимоверной гнусности исторгнутое состояние вещества, и муторно в мире, муторно на душе. Застыла в бельме окна мерзость эта белесая бесформенная - и схлопнулся мир, свернулось пространство и сгинуло, оставив взамен на веки вечные что-то безнадежное.

Ну что, что делать? Закрыть бельмо подушками, завесить мутный глаз одеялами - задохнешься. Распахнуть, разбить, р-р-разметать в щепки воздуха, во-оздуха! - втечет, нахлынет, уставится - и задушит, задушит, навалится - и комком в перекошенный рот рвущийся крик - назад, назад, в безмолвие...

Нет выхода! Сзади, за спиной, за дверью, на улице, в междудомном двороподобном пространстве, на грязных тротуарах, у коричневых луж - кто-то следит, выслеживает, словно хочет доказать: не зря, не зря, не мнительностью это было, не от плохого настроения или самочувствия из-за того, что солнца который день не видно в прогнившем декабрьском небе, а потому только, что по-другому и быть не могло, где-нибудь это давным-давно заранее расписано, измерено и взвешено. Впереди, напротив лица безнадежная мерзость... Гос-споди!.. Или мнительность? В комнате тихо, за окнами тихо. Тихо крадется беда. Да... Да... Тихо крадется беда... Замерли стрелки. Тени на стенах. Тихо крадется беда. Да... Да... Тихо крадется беда... Вещи притихли и мысли угасли. Тихо крадется беда. Да... Да... Тихо крадется беда... Вот ведь ошибка, какая ошибка - это всего лишь тоска. Да... Да... Ну конечно, простая тоска...

Если бы! Но ведь кто-то ходит следом по грязным тротуарам... А тот, кто, покашливая, бубнил здесь совсем недавно эту ритмичную безделицу - где он? Десять минут медленной ходьбы, два квартала отсюда - холмик уже начал проседать, словно притягивает что-то из глубины...

Во-оздуха!..

Тоже ведь кто-то следил, выслеживал, вышагивал за спиной, тщился слиться с тенями, с раскисшими газонами, прятался за прохожими - а в итоге что? Итог. То есть ничего. Или минус. Множились, множились годы жизни, наслаивались друг на друга, а они ведь то с плюсом, то с минусом, детство и юность - плюс, дальше вперемежку, а после сорока почти сплошь минусами перечеркнуты, это Художник так определял - так и слипались разными знаками, а в итоге все-таки - отрицание. Отрицание существования. Ничего.

После сорока... Сколько же успел накрутить Художник после своих сорока? Два? Три? Да, помнится, в кресле, смотрит внутрь куда-то, и привычное свое... Нескладное, но что-то вот... Ничего не поделать, опять скончалось лето - очередное. Кажется, сорок второе. Или сорок третье - как посмотреть. Дело не в этом ведь. Столько уж лет запорол я, что не играет роли - какое по счету лето уходит, чтоб октябрем умереть... Помнится. Все, все помнится...

Да, да, именно октябрь. Тогда, в октябре... Вторник или пятница? Возможно. Или среда. Названия без сущности. Вот дождь - точно. Из тех, что надолго, самоутверждаясь: солнце, мол, далеко, солнце - чужое, из пустоты, из беспредельности, а я, что ж, я свой, здешний, значит - главней. И -надолго. За окном - поле, окраина, граница города, все эти окна бойницы в чужой мир. Накатывается поле, подмывает фундамент, э, нет, не уступим - дальше пойдем, а дальше пока только частокол тополей вдоль окружной дороги, и вновь поля - ползут, просачиваются сквозь горизонт. Дождь. И в поле под дождем - бредущая фигура. Еле передвигает ноги, налипает земля, не пускает к границе, к асфальтовой роскоши, но - идет, выдирает ноги из липкого, вязкого. Беззаботно, в общем-то, идет, не ежится, не сутулится - просто идет, словно дождь сам по себе, а он - тоже сам по себе.

Хорошо в такую погоду стоять у открытой балконной двери - уютно в комнате, бумаги и книги всякие - нужные - разложены, растыканы по столу зреет, оконтуривается диссертация, а дождевая октябрьская свежесть ох, как полезна. А тот, что пробирается по полю, - ну и пусть себе пробирается. Может быть, тоже полезно это ему, пробирающемуся.

И надо же - сквозь пространство, сквозь дождь, сквозь воздух осенний - встретились взглядами. Художник поднял руку там, у себя, в поле и он, Кузьмин, почему-то кивнул в ответ, стоя у своей открытой балконной двери.